20 января 1908 г. я был вызван в Петербург для участия в Артиллерийском комитете, составлявшем годовую программу дальнейших стрельб. Я взял с собой флагманского артиллериста капитан-лейтенанта Кетлинского (в 1918 году, командуя отрядом судов на Мурмане в чине контр-адмирала, убит матросами во время революции). Новый Морской министр и высшие сферы флота интересовались серьезно результатами эскадренных стрельб, и об этом министр доложил Государю. При моем представлении Царь, как и всегда, был очень приветлив, расспрашивал подробно о поведении команд на эскадре и, заинтересованный нашими стрельбами, сказал мне, что вскоре вызовет меня в Царское Село для обстоятельного доклада о всех наших маневрах. Вызванный телеграммой начальника собственной Е.В. канцелярии князем Орловым, я 31 января прибыл в Царское Село. Царь принял меня в своем кабинете, сидя за письменным столом. Он был простужен, постоянно сморкался и тянул носом. Я сидел рядом и с чертежами в руках излагал ему подробно (точно читал лекцию) все детали наших эволюций и стрельб. По вопросам было очевидно, что он все усвоил, и в его глазах сияла искра радости, что он понял то, что не было ему известно раньше. Прощаясь со мной, он сказал, что осенью посетит эскадру, чтобы самому видеть наши маневры.

В феврале я вернулся в Севастополь. К началу кампании на этот год число судов эскадры возросло до 20-ти вымпелов: 3 броненосца, крейсер «Память Меркурия», минный заградитель «Дунай», канонерка «Черноморец», пароход «Кронштадт», 8 миноносцев и 5 подводных лодок. Сверх того, на Севастопольском рейде был еще особый «учебный отряд» из трех старых броненосцев и двух пароходов под флагом адмирала барона Нолькена. К ним прибавилась канонерка для стрельбы на волнениях, и 5 подводных лодок были присланы из Петербурга со своим отрядным начальником. Ввиду обилья судов различных типов ко мне был назначен младшим флагманом адмирал Сарнавский, ему был поручен отряд миноносцев с крейсерами, и он поднял свой флаг на «Памяти Меркурия». В министерстве было предусмотрено, что к концу этого года я, исполнив программу и окончив ценз двухлетнего командования эскадрой, буду отозван в Балтику, а эскадру примет адмирал Сарнавский. В то лето в Черноморском флоте было около 26 вымпелов (не считая яхты главного командира и портовых судов), три адмиральских флага и один брейд-вымпел.

1 апреля я начал кампанию и обойдя по портам, вернулся в Севастополь и отсюда по составленной программе выходил ежедневно в море для стрельб и эволюций. Крейсерский отряд и подводные лодки принимали участие в наших маневрах. За меткость стрельбы комендоры получали большие денежные призы (от 25 до 150 рублей); за открытие подводной лодки давались также призы. За быструю погрузку угля (максимально 170 тонн в час) команда корабля отпускалась вне очереди на берег. На эскадре началось соревнование и состязание между судами, а это верный залог успеха. К началу июля механики легко держали полный ход (13,5 узлов), рулевые равнялись и командиры лихо управлялись на всех эволюциях. Я иногда во время азартной стрельбы на полном ходу эскадры делал довольно рискованный маневр «человек за бортом», бросая буек с полного хода; все стопорили машины, спускали шлюпки и подымали буек. В это время все снаряды, назначенные программою, были уже израсходованы и 5–6 лайб расстрелены. Артиллерийский бой кончался в 7–8 минут.

О стрельбах Черноморской эскадры проведали иностранные морские агенты в Петербурге, И в июле прибыл в Севастополь вначале американский агент, а вслед за ним германский — адмирал Гинце. Он числился состоящим при особе Государя присланным от императора Вильгельма. Остановились они в гостинице «Кист», выходящей окнами в море. Побывали с визитом у главного командира, пробовали заговорить о занятиях эскадры, но от него ничего не узнали. Американец вскоре уехал, а Гинце остался и наблюдал из окон гостиницы наши выходы в море. В те дни я уходил дальше, и он ничего не видел. Тогда он приехал ко мне на корабль с визитом и сообщил, что едет в Ялту, но вид Севастополя и моря его так привлекает, что он решил провести здесь несколько дней. Я принял его, как подобает, любезно, с шампанским, и согласился с ним, что виды Крыма прекрасны. Говорил он затем о маневрах эскадры; я на это сказал, что это обычная летняя практика, какую ведут все военные флоты. С тем он уехал в Ялту.

Вскоре прибыл французский агент капитан 2 ранга Marquis de Bellois и привез письмо от Морского министра с разрешением не скрывать перед ним сведений о ходе наших маневров. Он выразил сомнение, чтобы на расстояниях 45 кабельтов можно было достичь хорошей меткости (объяснялось это тем, что на этом расстоянии наводчик уже не видит места падения снаряда, так как оно уже под горизонтом), и потому во французском флоте такое расстояние считается максимальным. На это я ему возразил, что у нас корректирует стрельбу не наводчик, а офицер, находящийся на марсе (высоты 100 футов). Я предложил ему на следующий день вместе отправиться в море на нашу обычную стрельбу по лайбе.

Ветер был довольно свежий, лайба бежала быстро под большим парусом. Проделав вначале несколько эволюций на полном ходу эскадры, мы в расстоянии 90 кабельтов начали пристрелку «вилкой» и, произведя залп всею эскадрой, сделали вторую пристрелку и второй залп, по которому лайба была разбита и легла. Вся стрельба вместе с 2-мя пристрелками продолжалась 17 минут. Маркиз следил со мною на мостике за всеми манипуляциями управляющего огнем старшего артиллерийского офицера. В корпусе лайбы сосчитали 6 пробоин и на парусе три дыры. Маркиз остался очень доволен. В французском журнале «Le Yahtte» появилась статья о нашей стрельбе и маневрах эскадры без описания приемов, которые считались секретными.

Эскадра заслужила отдых, и я, взяв с собой и крейсерский отряд, ушел гулять по Черному морю. Из Батума я на этот раз пошел в гости к болгарам, в Бургас и в Варну к принцу Фердинанду. В Бургасе на открытом рейде стоять неудобно, и я оставался там недолго. Съехав со своим флаг-капитаном, я был встречен на пристани депутацией от города и собравшейся публикой со школами, мужской и женской. Директор школы прочел мне приветственный адрес, в котором вечно благодарные «братушки» радостно приветствуют представителя великодушной России, избавившей Болгарию от тяжкого 400-летнего турецкого рабства. Эти сладкие слова, в которых чувствовались лесть, низкопоклонство и неискренность, не произвели на меня приятного впечатления. Ведь Россия не могла забыть, как скоро после освобождения Болгарии, в 1880-х годах болгары выгнали из страны русских министров и самого принца Александра Батенберга.

Поблагодарив, я громко провозгласил: «да здравствует живио! свободная Болгария и ее народ — „наши братушки!“» Когда я двинулся к коляске, я был очень смущен, когда ученицы стали сыпать мне под ноги розы. Я не знал, что делать, и, подняв одну, воткнул ее в петлицу мундира. Сев в коляску с флаг-капитаном, я отправился вначале в Собор, где ждал меня архиерей с кратким молебном; отсюда зашел к нему в дом с визитом, а затем посетил городского мэра, префекта и начальника гарнизона; всех их на следующий день я пригласил на корабль к обеду, а вечером ушел в Варну. Это уже был благоустроенный порт: гавань глубиной 22 фута с обширным каменным молом, построенным на собственные средства принца Фердинанда. В гавани стояли пароход-яхта «Надежда» (подарок России; капитан «Надежды» и все офицеры — молодые болгаре, воспитывавшиеся в Морском Училище в Петербурге) под военным флагом и три миноносца.