к нему. Однако мужчина не отрывал глаз от Филиппа. – Если я не ошибаюсь, согласно указаниям целителей этой женщине ввели болиголов. Сейчас она не представляет никакой угрозы. Ваши действия весьма жестоки и необычны, не находите?

Хотя мужчина всего лишь задал вопрос, его тон говорил о другом. В его голосе явственно слышалось осуждение.

И вот тогда я вспомнил его – стоящего между скамьями, держащего в скрюченных руках горшочек с тушеным мясом.

«Многие священнослужители не стали бы привечать даже собственную мать, будь она грешницей».

Ашиль Альтье.

Однако сгорбленный, сварливый старик из кладбищенского прихода исчез. Он расчесал и смазал маслом бороду. Аккуратно подстриг ее. Его одеяние сияло великолепием даже в полумраке. Более того, он даже держался по-другому – прямее, выше – и командовал присутствующими так легко, что я позавидовал.

Филипп ощетинился, расправляя плечи. Он посмотрел на жесткие, бесстрастные лица членов конклава.

– Эта тварь ведьма, отец Ашиль. Предосторожность не помешает.

– То есть ты знаешь лучше, чем священники в нашем лазарете?

Филипп побледнел.

– Я…

– Ну-ну.

Мужчина рядом с нами поднялся на ноги. Он был почти так же высок и широкоплеч, как я. Несмотря на седые волосы – густые и блестящие, как у юноши, – он излучал молодость и живость. Золотистая кожа. Классические черты лица. Кто-то бы даже назвал его красивым. Только вот в его светло-голубых глазах сверкала злоба. Бог создал его полной противоположностью Ашилю.

– Давайте не будем спешно осуждать шассера Брибуа за то, что он защитил нас от любовницы дьявола, сама сила которой заключается в обмане. – Он изогнул густую бровь. – Но вот кровь на трибуну проливать непозволительно.

Филипп поспешно склонил голову.

– Приношу свои извинения, отец Гаспар.

Отец Гаспар. Я тут же вспомнил его. Отец Гаспар Фосс. Я знал его по тому времени, когда жил на севере, в Амандине. Там отец Гаспар основал самый большой приход в королевстве за пределами Цезарина и стал довольно знаменит. Но Архиепископу был, не по вкусу его амбиции, его хитрость. Его умные речи. В то время я разделял мнение Архиепископа. Отец Гаспар мне не нравился из принципа. Но теперь, встретившись с ним лично, я понял, что Архиепископ говорил правду. По крайней мере, в одном.

Отец Гаспар не был праведником, вдруг подумал я.

Я нахмурился. Что я такого увидел, раз так решил? Он ведь защитил шассера от открытого порицания. Расширил свой приход. Я должен был восхищаться им, его библейским поведением, но не восхищался. И не понимал почему, не понимал ни его, ни Церковь, ни растущий жар в груди, ни покалывания во всем теле. Как будто все это стало уже неважно.

– Ты прощен, дитя, – сказал отец Гаспар, обращаясь к Филиппу так, даже несмотря на седую бороду охотника. – Все прощается во имя нашего благородного дела. Отец Всевышний знает твою душу. Он движет тобой, чтобы причинить вред этому существу.

Гаспар неторопливо спустился по ступеням навстречу Филиппу. Медленно. Почти лениво. Холеный, гордый и надменный. Кажется, отец Ашиль едва не закатил глаза. И все же он заковылял вниз по лестнице через зал, следуя примеру Гаспара. Они встали по обе стороны от трибуны. По обе стороны от моей матери, лежавшей без сознания.

Ашиль встал перед ней, закрыв ее своим одеянием.

– Он никогда не понуждает нас к жестокости.

– Не вмешивайся, старик, – тихо проворчал Гаспар, но его голос все равно эхом разносился по тихому залу. В таком безмолвии можно было бы услышать, как падает булавка. – Мы хотим сжечь ведьму, а не нянчиться с ней.

Мои щеки вспыхнули от гнева, от необъяснимой боли. Но я не должен был волноваться, мне не должно было быть больно, и я определенно не должен был беспокоиться о ведьме. Однако, как и с Селией и Гаспаром, я не мог объяснить свои чувства.

Я больше не любил Селию.

Мне не нравился отец Гаспар.

И я не хотел, чтобы моя мать – ведьма – страдала. Я не хотел, чтобы она сгорела.

Меня захлестнул тошнотворный стыд, и я опустился на ближайшую скамью, отчаянно пытаясь вернуть себе самообладание. Лу подошла ко мне и положила руку на спину. Я заставил себя сосчитать до трех, до пяти, до десяти. Что угодно, лишь бы унять беспокойные мысли. Я знал, что мне нужно делать. Я ясно представил себе это – как я вытаскиваю нож из ножен, чтобы отрубить ей руку. Чтобы вонзить кинжал ей в сердце.

И так же ясно я увидел, как притягиваю Лу ближе и утыкаюсь носом ей в шею. Я попробовал на вкус ее шрам. Я раздвинул ей ноги у себя на коленях и прикасался к ней нежно, грубо, прикасался к ней так, как она хотела. Лу приоткрыла губы, и я сорвал с них свое имя и сохранил его навсегда – то был не крик боли, но стон желания.

«Вот как нужно касаться женщины. Вот как нужно касаться меня».

Меня захлестнули образы, и голову пронзила резкая боль. Я наклонился вперед, схватившись за голову. Изгоняя ненавистные слова. Ненавистный голос. Когда образы поплыли и рассеялись, боль отступила, но стыд вспыхнул еще сильнее. Мучительнее. Я отодвинулся и хотел уже сбросить руку Лу, но остановился в последнюю секунду.

Лу склонилась над моим плечом, и ее волосы защекотали мне щеку.

– Рид?

– Решение еще не принято, – прорычал Ашиль.

Гаспар улыбнулся. Словно знал пикантную тайну.

– Боюсь, что принято. Я не виню вас, что вы не знали об этом, ведь ваш идеализм настроил многих против вас. Люди не смеют свободно говорить в вашем присутствии, опасаясь порицания. – Ашиль не удостоил его ответом, не смерил хмурым взглядом и даже не моргнул. – Однако все же давайте подождем, пока его величество проведет голосование. Он прибудет с минуты на минуту. – Гаспар наклонился и прошептал что-то на ухо Ашилю. На этот раз по-настоящему, не притворяясь. Напрягшись, Ашиль что-то пробормотал в ответ. Как будто получив разрешение, конклав пустился в тихую беседу, ожидая прибытия моего отца.

Лу села рядом со мной.

– Они не сожгут ее. Не волнуйся.

Она прижалась бедром ко мне. Я заставил себя отодвинуться.

– Сожгут.

Коко скривилась и села рядом с Лу, от волнения покачивая ногой.

– К сожалению, думаю, что Рид прав. Огюст, вероятно, со злости сожжет ее в Адском пламени.

Лу посмотрела на меня с тревогой, широко раскрыв глаза.

– Что нам делать?

– Ничего.

Лу мрачно выгнула бровь, и я нахмурился.

– Мы ничего не можем сделать. Даже если бы я хотел ей помочь – а я не