– Не только новоприбывшим, – поправил Али. – Многих шафитов из тех, с кем я успел пообщаться, просто похитили и отдали в рабство. Вроде отца с дочкой, которых мы здесь встретили.

– Говоришь, главным у них был Гезири? Тарик аль-Чего-то-там? – с отвращением спросил Любайд. – Какой позор. Такие поступки перечеркивают все, за что мы боролись.

– Деньги меняют людей, – сказал Али. – А я думаю, суммы через это место проходили немаленькие.

Они пошли пешком.

– Кстати, о деньгах. Будем мы сегодня угрожать богачам или нет? – поинтересовался Любайд.

Али отрицательно покачал головой, вытирая пыль с лица концом тюрбана.

– Не угрожать, а корректировать дефицит бюджета. И нет, не сегодня. Мы с Абулом Даваником набросали план погашения долга, – сказал он, имея в виду торгового посла Аяанле. – Первый платеж должен поступить в казну к концу месяца, и посол согласился принять срочные меры по покрытию расходов на новые униформы для Королевской гвардии и зульфикары для кадетов. С пайком тоже в ближайшее время нужно что-то делать. Оказывается, чиновник, отвечающий за поставку продуктов в Цитадель, часть выделенных денег прикарманивал. Его секретарь обо всем догадался, но боялся обратиться к моему отцу.

– Я так понимаю, должность чиновника получил секретарь?

Али улыбнулся.

– Вместе с моей безмерной благодарностью.

Любайд цокнул языком.

– У тебя со всеми этими делами на отдых-то времени хватает? Ты ведь не забыл, что джинны обычно спят по ночам? А не корпят сутками над бумажками с цифрами, бормоча что-то себе под нос.

– Мне нравится много трудиться, – объяснил Али. – Это отвлекает меня от моих мыслей.

– Я бы поспорил, что в подобных делах лучше ни на что не отвлекаться. – Любайд кивнул на троицу джиннов, вытаскивающих балки из-под обломков. – Солдаты?

– Друзья с кадетских лет. У них сегодня выходной, и они вызвались помочь.

– В желании помочь они не одиноки. – Любайд понизил голос. – Ты просил меня держать ухо востро, так вот, я снова слышал эти разговоры.

Али остановился.

– Гвардейцы?

Любайд кивнул.

– Солдаты отзываются о тебе с теплотой, Али. С большой теплотой. И когда в Цитадель привезут новые мундиры и увеличат пайки, все поймут, что за этим стоишь ты.

Али поразмыслил.

– Хорошо.

– Хорошо? – опешив, переспросил Любайд.

– Мой отец за пять лет ясно дал понять, что ему все равно, жив я или мертв, – сказал Али в свое оправдание. – Так что мне, сделать вид, что мне безразлично, когда меня ценят?.. Особенно если речь идет о вооруженных джиннах?

Его друг смерил Али проницательным взглядом.

– Я хоть и не какой-то дэвабадский вельможа, Али, но даже я знаю, на что это похоже, когда озлобленные младшие сыновья заводят дружбу с военными, – сказал он с напором в голосе. – Мы так не договаривались, не забыл? План состоял в том, чтобы вернуться в Ам-Гезиру с головой на плечах. С моей головой на моих плечах.

Их прервал топот лошадиных копыт, стремительно чеканящих по булыжной мостовой. Их было не меньше полудюжины. Али повернулся на шум, собираясь отчитать тех, кто скакал на такой скорости по переполненной площади.

Слова застряли у него в горле. К ним ехал Мунтадир, и он был взбешен. По пятам его догоняла свита приближенных, богатых бездельников, которые крутились вокруг него, как бесполезные луны вокруг планет. Здесь, в одном из беднейших районов Дэвабада, они выглядели не на своем месте, со своими сверкающими на солнце драгоценностями и яркими безвкусными шелками.

Несмотря на толпу, Мунтадир в мгновение ока пересек площадь – он всегда был превосходным наездником. Когда всадники поравнялись с Али, скакун Мунтадира непринужденно остановился, словно читая мысли наездника. Это было красивое животное, в серебряных крапинках, рассыпанных по вороной шкуре, как брызги звезд в ночном небе.

Али насторожился. Он не ждал брата. Напротив, Мунтадир упорно избегал даже самые отчаянные попытки Али поговорить с ним, и довольно успешно. Брат игнорировал его, когда они пересекались при дворе, и прибегал к помощи всех своих грозных и верных прихвостней, чтобы никогда не оставаться с ним наедине. А едва Али удавалось загнать его в угол после совещания, как волшебным образом появлялся распорядитель и уводил Мунтадира по какому-нибудь неопределенному, но «срочному» поручению.

– Эмир, – поздоровался Али, предчувствуя недоброе. Инстинктивно он понял, что сейчас нужно действовать осторожно. – Мир твоему дому.

– Дождешься от тебя мира, – окрысился Мунтадир и швырнул в Али толстый свиток, который тот, не задумываясь, поймал. – Это что, шутка?

Ничего не понимая, Али развернул свиток. Он узнал его сразу… Потому что сам, не далее как несколько часов назад, швырнул этим свитком в джиннов, которые сгоняли похищенных шафитов в загоны, только что снесенные по поручению Али. Свиток содержал королевскую прокламацию, объявляющую район собственностью короля и подтверждающую право любого шафита на этой территории свободно уйти.

Он нахмурился.

– Откуда у тебя это?

– Странный вопрос. Слуга моего кузена вручил ему это сегодня утром.

Али весь похолодел.

– Тарик аль-Убари твой кузен? Твой родственник причастен к возникновению этого места?

От группы сверкающих друзей Мунтадира отделился один Гезири. Он восседал в золоченом седле на великолепном рыжем жеребце, одетый в тонкий парчовый сюртук, расшитый серебряными нитями и нефритовыми бусами. Его шею украшали нити жемчуга, одну из которых венчала инкрустированная рубинами золотая брошь в форме заххака, размером с кулак Али.

Али он сразу не понравился.

– Я так понимаю, вы Тарик аль-Убари? – спросил он.

– Кузен нашего эмира, да хранит его Всевышний, – холодно отозвался Тарик с не меньшим презрением. – У нас с королевой Саффией, да упокоится ее душа с миром, общий троюродный дед.

Вот как. Упоминание о матери Мунтадира тяжелым грузом легло между ними. Али старался сохранять спокойствие и видел, что Мунтадир пытается сделать то же самое. Брат редко говорил о матери. Али не знал ее – она умерла до его рождения, когда сам Мунтадир был еще ребенком. Но он слышал, что они с Мунтадиром были очень близки, и всегда знал, что брат тяжело переживал утрату матери.

И, судя по всему, Тарик тоже прекрасно это знал, и был не прочь воспользоваться своим троюродным дедом и горем Мунтадира. Али разозлился. У него и без того было полно причин ненавидеть джинна, управляющего этим отвратительным местом, но то, что он так нагло использовал Мунтадира, заставило его ненависть гореть в сто раз жарче.

Тем не менее ситуация складывалась деликатная. Если бы Тарик приходился семье более близким родственником, Али знал бы его по имени и действовал бы более осмотрительно. Всевышний свидетель, между ним и Мунтадиром и без того были слишком натянутые отношения.