— Что, может, дядюшка он нам с Лизанькой родной? Батюшкин сводный брат? Вот к тому и весь разговор веду, Пётр Андреевич.

— Мне бы, старику, сразу догадаться. Да вот, видишь, сколько тебя, государыня цесаревна, зря промаял. Толковали такое при дворе. Будто побочный он сын дедушки твоего, Анна Петровна, великого государя Алексея Михайловича. Только как тут правду вызнаешь. Со свечой ведь никто в ногах не стоял, прости на грубом слове.

— А Иван Иванович Бутурлин тут при чём?

— Да как же. У патриарха Иоакима, из рода Савеловых, две племянницы замуж вышли. Мавра — за Мусина-Пушкина, Марфа — за Ивана Ивановича Бутурлина.

— Бутурлину кто же дорогу при дворе прокладывал?

— С патриарха началось. Да Иван Иванович и сам не промах. Совсем юнцом под Кожуховом командовал потешными и великую для Петра Алексеевича, государя нашего покойного, победу одержал над стрельцами — ими Фёдор Юрьевич Ромодановский верховодил. Сражение-то манёврами должно было стать, а обернулось битвой настоящей. Сколько солдат да стрельцов поубивало, покалечило, никто никогда и не говорил. Зато обоих главнокомандующих государь покойный всеми знаками царской власти наделил, почёт соответственный оказывать при дворе велел. Оба на всех празднествах являлись в платье царском.

— Как государь император легко со знаками власти своей расставался!

— Не расставался, государыня цесаревна, не расставался. Я бы так сказал, людей проверял. А настоящей-то власти покойный император никогда никому не уступал.

— Мне так показалося, что государь батюшка Ивану Ивановичу больше других военачальников доверял. Будто никогда в нём не сомневался.

— Э, государыня цесаревна! Чужая душа и для царственной особы потёмки. Кто в ней разберётся, кто за неё по-настоящему поручится. Но служить Иван Иванович и впрямь умел. Ещё до Северной войны государь его произвёл в премьер-майоры вновь образованного Преображенского полка — великая честь, как ни посмотри. А уж в чине генерал-майора приводит он под Нарву Преображенский, Семёновский и четыре пехотных полка.

— Привести привёл, но ведь ничего не выиграл, не правда ли?

— Тогда, государыня цесаревна, никто не выиграл. Каролус король предательством наших в плен захватил и Ивана Ивановича тоже. Бежать Ивану Ивановичу не удалось, а не один раз пробовал. Целых десять лет в плену просидел в Швеции, и столько же лет покойный государь о нём помнил. Как случай в 1710 году подвернулся, так сразу и освободил Бутурлина, а тот с ходу сражаться против шведов стал, даже в морском сражении при Гангуте поучаствовал.

— Но графа не было при дворе, сколько я помню.

— А как бы ему быть, когда против него Александр Данилович интриговать принялся.

— Да, но государь батюшка говорил мне о другом. Будто он Бутурлину поручил дела меньшиковские проверять: сколько тот где украсть исхитрился.

— Распорядиться-то государь покойный распорядился, а дела до конца не довёл: кончина помешала. Вот и остался Иван Иванович, как его смолоду государь называл, «царь Иван Семёновский», не то что не у дел, так ещё и с врагом лютым. Светлейший обид никогда не прощал, а уж по части денег расхищенных кто бы простить смог. А дальше и мы с ним в ссору вступили. При избрании наследника престола не хотел Иван Иванович государыню императрицей видеть. Даже команду гвардейцам дал дворец окружить. Только не вышло у него ничего.

— Но государыня родительница, кажется, зла на него держать не стала.

— Не стала, говоришь. А вот как заговор супротив Меншикова организовывать начал, тут же на безвыездное житьё в свои поместья отправила. Ещё что со мной станет, не знаю. Может, и годы мои преклонные не помогут.

* * *

Екатерина I, А. Д. Меншиков

Все знали: Александру Даниловичу вход в личные покои императрицы всегда дозволен. И когда одна бывает, и когда... Да что там говорить, светлейший не то что на развлечения вдовствующей императрицы внимания не обращает, похоже, поддержать её хочет. Прислуга не раз слыхала: ты, мол, государыня, самодержица наша, нет над тобой ничьей власти. Что, мол, решишь, тому и быть.

Пётр Андреевич сразу отмахнулся: слова! Меншиковские слова — за ними никогда правды не стояло. Это для Левенвольда у государыни свобода, а до дел государственных так бы её светлейший и допустил! Уж на что проста государыня, а и то примечать стала: к своей цели Александр Данилович идёт. Подчас и донимать государыню начинает. Ей бы за столом посидеть. Покушать плотно. Лишний стакан поднять. В покои с Левенвольдом уединиться. Так нет же — ровно земля у него под ногами горит!

— Донял ты меня, Александр Данилович, сил моих больше нету.

— Не я донял, государыня, люди донимают, обстоятельства. О твоей же пользе, безопасности пекусь. Спасибо бы сказала Алексашке, а ты досадуешь. Обещал я тебе, что на престоле будешь, нешто обманул? Вот и теперь хочу, чтобы дольше ты на нём оставалась.

— А это уж от Господа Бога, Александр Данилович. Сколько проживу.

— Неправильно судишь, государыня. Жизнь — одно, престол — другое. С ним мало ли оказий случиться может. Случайно, что ли, тебе твержу: много у внука твоего названного Петра Алексеевича, сторонников, ой, много, и сложа руки никто из них не сидит. Толкуют, пересуживают.

— Но как это говорится, на чужой роток...

— Не накинешь платок, что ли?

— Вот-вот, нельзя же всех переслушать, я так думаю. Сколько обо мне говорено было — страх вспомнить.

— А ты и не вспоминай, государыня. Ни к чему такая память. Другое дело, когда в Архангельском монастыре Нижегородской губернии архиерей Исайя поминал нашего младшего царевича — как ты думаешь? — благоверным государем! Понимаешь — нет?

— А как надо, Александр Данилович?

— Не понимаешь, матушка? Благоверным великим князем надобно — вот что! А коли государь, значит, тебе вровень, а цесаревен наших куда выше.

— Так запретить ему надобно, Данилыч. Ты и запрети.

— Запретить! А он, вишь, такую волю взял, что прилюдно, с амвона объявил — казнь готов принять, а иначе царевича поминать не станет. Да если б он один. Царевича на престоле многие наши князья да бояре ждут не дождутся.

— Что же делать, Александр Данилыч? Мне-то откуда знать?

— Не знаешь сама, тогда и не говори, что Меншиков тебя делами своими нудными достаёт. Один выход есть, чтобы врагов твоих замирить, — царевича наследником престола объявить, и немедля.

— Как царевича? Чужого мальчишку? Как можно? У меня же дочери есть. Почему не их?

— А потому, что тогда уж и вовсе врагов своих разъяришь. Цесаревен упомянуть можно после Петра Алексеевича. Ежели у него потомства не окажется.

— Значит, не видать им престола? Ни Аннушке, ни Лизхен?