что волна из-под носового подзора расходится почти под прямым углом с белыми барашками и характерным шипением. Судно шло по мелководью и, судя по всему, глубина была значительно меньше десяти метров.

На мостике стояла тишина. Когда глаза привыкли к темноте, стало понятно, что старпом спит, положив голову на лоцманский столик, прикрыв лицо воротником полушубка. Матрос, увидев меня, закашлялся, но чиф не проснулся. В рубке стоял запах пива и дешевых сигарет. Матрос попытался спрятать в карман пивную бутылку. Я взглянул на часы, было около половины шестого утра. Чуть справа по курсу в окне рубки ярко блеснул огонь маяка, которого там не должно было быть. Стараясь не торопиться и не выдать волнения, перевел рукоять машинного телеграфа на "Стоп", а когда из машины ответили, перевел ее на "Средний назад". От звонка машинного телеграфа старпом проснулся и попытался встать, но потерял равновесие и упал. Дрожа от негодования, я вышел на крыло мостика, и когда судно остановилось, дал команду "Стоп машина". Наступила, как кажется в таких случаях, необычная тишина, хотя двигатель еще работал. Через открытые машинные капы было слышно, как хлопнула дверь в машину, это торопился стармех.

Эхолот в рубке никак не хотел показывать глубину.

— Пошлите боцмана на бак, пусть замерит глубину ручным лотом, — сказал я старпому, — да побыстрей.

— Я сделаю это сам, — ответил он и побежал на бак.

— Первый раз вижу, чтобы наш чиф исполнял команду бегом. Чудеса! — Пришедший на шум радист пожал плечами и вернулся в свою рубку.

Капитан-наставник появился на мостике минут через пять с вопросом: — "Что случилось?"

— Ничего серьезного. Легли в дрейф, форсунку главного двигателя поменять перед приходом в порт для надежности, — выключив эхолот, соврал я. — Идите, отдыхайте, время до утра еще есть.

Когда наставник поверил и ушел, с крыла мостика из темноты в рубку шагнул первый помощник.

— Выйдем на крыло мостика, капитан, разговор есть. — Закрыв дверь в рубку, спросил: — Что еще натворил старпом? Что-нибудь серьезное?

— А почему еще? — в свою очередь спросил я.

— Не хотел вам говорить, но он пьет вместе с артельщиком и, кажется, из ваших запасов. Я уже делал замечание, но он продолжает. Не люблю, когда на мои замечания не обращают внимания. Неприятный тип, скажу я вам, и к тому же беспартийный. — В голосе помполита слышалась явная угроза.

— Согласен с вами, но что вы предлагаете? Высадить на буй, закрыть в подшкиперской? — сказал я, проверяя, понимает ли он шутки.

— Ни в коем случае, — вполне серьезно ответил Комраков, — это же подсудное дело.

— Ну, раз так, разберемся в Таллине, а за доклад, — я специально подчеркнул это слово, — спасибо. Что касается наказания, подумаем вместе.

Он ушел довольный разговором, да и я почувствовал облегчение, кажется, он против меня ничего пока не имеет.

Под килем было на баке и на корме менее двух метров, грунт песчаный. По моему определению мы находились на большой отмели южнее острова Анхольт, почти в пяти милях западнее от проложенного курса. До каменистой гряды с глубиной над ней около метра, оставалось каких-нибудь три корпуса судна, а значит, проснись я всего на полминуты позже, плавание, а вместе с ним и мое капитанство, закончилось бы, еще не доходя до порта назначения.

— Какой курс вы держали? — спросил я рулевого.

— Триста пятнадцать, — ответил тот.

Получилось — на сорок пять градусов меньше курса, указанного на карте. Старпом молчал, надменность его улетучилась бесследно, лицо было бледным и растерянным. Капкан захлопнулся по его вине раньше, чем он рассчитывал.

— Идите и приведите себя в порядок, — глядя на его щетину и мятую рубашку, — приказал я, а хотелось сказать проще: — "Пошел вон!" В эти минуты мне не было его жаль, но и облегчения не испытывал, словно знал, что неприятности по его вине еще не закончились.

Выходили мы с отмели до десятиметровой изобаты самым малым ходом около часа. Как и бывает в таких случаях, временами казалось, что ползем по песку, а винт захватывает с грунта мелкие камни. Когда радист принес ответ на запрос об уровне воды в нашем районе, стало понятно, что меня и на этот раз хранила судьба или что-то другое. За два последних часа уровень воды упал почти на шестьдесят сантиметров и должен упасть еще почти на столько же. Это означало, что нам суждено было сидеть на мели долго, а если бы еще и заштормило, то, может, и навсегда. Теперь стало окончательно ясно: старпом сам подписал себе приговор, в любом случае вместе нам уже больше никогда не плавать. Оставалось убедить капитана-наставника в том, что расстаться с ним нужно все же по-человечески, пощадив его жену и двоих детей, а это означало — перевод в "Эстрыбпром", что в те годы нередко практиковалось в пароходстве.

Я еще сохранял спокойствие, но прежней уверенности из-за этого инцидента поубавилось. Когда такое случается впервые, это можно списать на случайность, но когда подобное происходит во второй раз и почти в том же самом месте, невольно приходит в голову мысль о злом роке. Моряки в большинстве своем народ не то чтобы суеверный, но в судьбу верят и в подобных ситуациях ищут причину во вновь прибывших на судно, следовательно, невольным виновником становился и капитан. То, что именно я предотвратил посадку на мель, особого значения не имело, поскольку сие мне положено по должности. Теперь же предстояло еще доказать, что я не неудачник, и на это уйдет немало времени. Чёрт бы побрал старпома! Лучше бы списал его сразу или заменил, как предлагал Меллер. Что значат старые моряки! Сколько раз мне говорили, что к их советам нужно прислушиваться.

Опыт в море помогает не только принять правильное решение, избежать непредвиденных ошибок, но и сохранить здоровье, что для моряка при его физических и нервных нагрузках весьма важно, — говорил Юдович, и был, как всегда, прав. Дело шло к тому, что вспоминать его советы придется теперь все чаще и чаще.

Стоянка в Гетеборге прошла без приключений, если не считать разговора с лоцманом, которой, поднявшись на борт, долго всматривался в мои новенькие нашивки, качал головой, что-то бормотал себе под нос на шведском. Поскольку язык этой страны чем-то немного похож на немецкий, я понял, что его смущал мой "юнге" возраст. Причину смущения узнал в каюте, после того, как подписал ему лоцманскую квитанцию.

— Сколько вам лет, капитан? — спросил он и, услышав ответ, произнес задумчиво: — Мне было столько же, когда я стал старпомом на большом паруснике. Капитаном