1 апреля я вернулся в свою часть, но продолжал беспокоиться об Уши и ребенке. Я думаю, она должна была родить на первой неделе июня. Я знал, что бомбежки были для нее проблемой. Герта Ралль потеряла четверых детей, после бомбежек у нее случались выкидыши. Последний произошел, когда она была уже на шестом месяце. Я не хотел, чтобы такое же произошло с Уши. Но при бомбежках существовал риск погибнуть. Я уже был в плену, когда наш сын родился на два месяца раньше срока 21 мая 1945 года. Я узнал об этом лишь 10 лет спустя.

Мне дали два дня отдыха после того, как меня снова подбили зенитки. Я это время мы находились вблизи Будапешта. У меня было достаточно времени, чтобы добраться до Вены, и я отправил Уши телеграмму с предложением встретиться. Это было невозможно, так как железнодорожная линия была разрушена бомбежкой, поэтому я взял с собой Биммеля. Мы сели на поезд, они имели отдельные вагоны для офицеров и рядовых, но я хотел, чтобы он был вместе со мной. Когда я отправлялся в туалет, он караулил багаж. Кондуктор проверил билеты, что вызвало проблемы, так как Биммель был рядовым. Но когда кондуктор увидел мои Бриллианты, он сразу замолчал, а потом принес коньяк и сигары. Все уладилось.

Я боялся попасть в плен в России, а это была вполне реальная опасность. Бомбежки наших городов также беспокоили нас, так как семьи были дороги всем нам. Мне кажется, что больше всего я опасался, что Уши меня не дождется, поэтому я пытался увидеть ее во время каждого своего отпуска. Ордена означали отпуск и лишь потому были привлекательны. Если бы у меня был выбор потерять ее или отказаться от всех наград, я отослал бы все ордена назад. Она была любовью всей моей жизни.

Позднее я узнал, что русские точно знали, кто я, и что Сталин назначил награду в 10 000 рублей за мою голову. Позднее ее увеличили до 100 000 рублей. Мы с Руделем стали самыми драгоценными призами, разве что за исключением самого Гитлера и еще нескольких человек из нацистской верхушки. Каждый раз, когда я взлетал, то знал, что кто-то разыскивает меня. Я вспоминал американские вестерны, где лучший ганфайтер выходит на улицу и ждет соперника, превращаясь в мишень. Я тоже чувствовал себя мишенью, поэтому начал менять самолеты случайным образом.

Нашей эскадре временно придали венгерскую эскадрилью, а также эскадрилью хорватов и эскадрилью словаков. Я хорошо знал Иона Добран. Он был очень мягким и интеллигентным человеком и хорошим пилотом. Говоря честно, мы передавали им далеко не лучшие самолеты. Если бы им дали новые истребители, а не потрепанное старье, они действовали бы много лучше. Они были хорошими летчиками и бесстрашными людьми, хотя немного сумасшедшими. У нас было больше контактов с другими нашими союзниками, например с румынами, расквартированными неподалеку, как это было, когда мы дрались с русскими и американцами. Это было очень трудное время. Румыны заставляли меня нервничать. У меня были всякие опасения касательно их летчиков, их общей эффективности, хотя надо признать, что среди них попадались хорошие пилоты. В России мы сражались при соотношении 20: 1, в Румынии оно изменилось на 30: 1, а позднее стало еще хуже.

Я не назову уход из России эвакуацией, это было настоящее бегство. Мы обнаружили, что если снять с самолета рацию, броню и переборки, то в фюзеляж можно запихнуть двух человек, а еще одного посадить позади пилота. Самолет становился очень тяжелым и управлять им было невероятно сложно, но правильная центровка кое-что исправляла. Мотор был достаточно мощным, и если бы позволяло пространство, я запихнул бы в истребитель и семь человек. Для разбега на взлете требовалось лишь чуть больше места, а вот при посадке следовало быть особенно аккуратным из-за хрупкого шасси. Но в целом проблема оказалась решаемой.

Таким образом нам удалось спасти от плена много солдат из ценного наземного персонала. Гитлер отдавал идиотские приказы стоять до последнего человека и ни шагу назад. Я понимал, что это полное безумие. Я никогда не был стратегом, но я полагаю, что если вы отойдете, перегруппируетесь и подготовите хорошую оборону, даже контратаку, это будет более действенно. Храбак и другие командиры никогда не исполняли эти глупые приказы. И я не исполнял. Мы не были фанатичными нацистами.

Интересно, что Храбак также нарушил приказ улетать на запад. Вместо этого он совершил несколько рейсов, набив в истребитель как можно больше людей. Мне кажется, он даже поставил мировой рекорд. Когда я узнал об этом, то пошутил: он открыл свою личную гражданскую авиалинию в зоне военных действий. Он заливал лишь четверть бака, чтобы сэкономить вес для перевозки людей. Он взлетал, садился, выгружал пассажиров, летел назад, и это повторялось несколько раз. Когда он совершил четвертый перелет, его истребитель отказался заводиться, однако он спас всех, кого мог. Вот это был настоящий командир.

Надо сказать, что многие летчики в нашей группе находили национал-социалистическую идеологию глупой. Мы вышучивали Гитлера, Геринга, Геббельса и остальных. Во многих отношениях они были слишком смешны, чтобы воспринимать их всерьез. Храбак сразу говорил молодым летчикам, что если они прибыли сражаться за национал-социализм и фюрера, то пусть немедленно переводятся в ваффен СС. У него не было времени на политическую болтовню. Он сражался с упорным и умелым противником, а не занимался политическими митингами.

Я думаю, такое отношение сильно повредило Храбаку в глазах Геринга и других, однако он был настоящим человеком, и единственное, что его волновало, это состояние его подчиненных. Ханнес Траутлофт, Макки Штайнхоф, Гюнтер Ралль… все поступали так же, беря пример с Галланда. Надо сказать, что имелось и исключение – Гордон Голлоб. Я вообще не хочу о нем говорить.

Есть одна история, которую я хочу рассказать. В 1943 году Вилли Батц, Герд Баркгорн и я нашли одного парня, которого очень хотели сохранить. Это был сапожник, кожевенник, механик, оружейник и вообще мастер на все руки. Он был механиком в русском истребительном полку, но перебежал к нам, так как был украинцем. По профессии он был часовщиком, непризнанным изобретателем и ученым-самоучкой. Он сумел соорудить перегонный аппарат для получения водки из картофеля и проросшего зерна. Он даже получал алкоголь из подсолнухов. Эта водка имела странный вкус, но интересный. Йоханнес Визе хотел выкупить его у нас, но мы с Гердом заявили, что он не раб и все может решить самостоятельно. В результате начался аукцион.

Этому человеку было около 40 лет, и я не видел более счастливого человека. Он не был солдатом, не был летчиком, а просто человеком, который бросил свою часть и пошел на запад. Он шел и шел, пока не натолкнулся на наших часовых. Его привели на допрос. Сразу выяснилось, что он не представляет никакого интереса, потому что военных секретов не знает. Однако у него было множество талантов, и он мне понравился. Позднее его все-таки забрали и поместили в лагерь военнопленных. Я больше его не видел, однако он сделал мне пару великолепных летных ботинок на овечьем меху.

Они были очень теплыми, подошвы были вырезаны из шины толщиной около 15 мм и подшиты войлоком. Великолепно. Ралль, Баркгорн и другие тоже получили по паре и нашли их весьма теплыми. Летом я иногда летал в теннисных туфлях и шортах. Это было нарушением устава, но в кабине было чертовски жарко. Раскаленное солнце превращало кабину в настоящую печку, поэтому нам приходилось открывать вентиляцию, но этого было недостаточно. Нам хотелось чувствовать себя удобно и двигаться по кабине, несмотря на лямки парашюта. Я предпочитал ослаблять ремни, мне вообще не нравилась идея покидать самолет.