уму-разуму здорового лба как-то глупо.

«Я ему что, проповедник из Свидетелей Иеговы? Не буду я говорить ему слащавые слова. Пусть сопли не распускает. Так-то он не тряпка».

— Ерунда, мучачо. Мы тут все не ангелы. Выкинь это из головы и иди лучше к своей mujere[3]. То есть сеньорите.

— Я так и сделаю. Только сначала мы сходим с ней в Базилику Божьей матери. Марии Гваделупской. Вспомним всех наших погибших и поставим свечки.

Это был намек и камень в его огород, но Рихтер пропустил его мимо ушей. Он уже попрощался со всеми, кто погиб и даже выпил рюмку за упокой, хотя и был трезвенником. Какого лешего он еще должен идти в храм? Сам он ни во что не ставил такие ритуалы, хотя понимал, что среди поголовно суеверных вояк не стоит трындеть об этом.

Да что там вояк! Это они еще пилотов не видели. Всю жизнь его атеизм и рационализм старшие коллеги считали юношеской бравадой и подростковым нигилизмом. Типа ты еще повзрослеешь и одумаешься. Даже когда ему минул «тридцатник». Притом, что ни одной аварии с человеческими жертвами на дирижаблях «Титан» не случалось, и никакого суицидального таланта не хватило бы пилоту, чтоб разбить этот аппарат даже намеренно.

Поэтому он сделал вид, что не понял намека, и сказал Диего, обретшему веру, что у него еще дела в городе, поэтому ему надо идти побыстрее. В общем-то это была чистая правда. Но его главным делом было просто немного отдохнуть и поспать.

*****

Рихтер знал, что ответ на угрозу извне НарВласть (запоздало, по его мнению) начинает массовую мобилизацию. Указ об укреплении вооруженных сил включал пункт об упразднении принципа добровольности при комплектовании Народной Милиции.

Одновременно началось ужесточение режима для мирного населения. Постановление № 5006-507-КТ гласило: «Безотлагательно начать очистку от нежелательных элементов территорий, объявленных прифронтовыми…». Список территорий и нежелательных элементов прилагался.

Ходила шутка, придуманная еще при старом режиме, что надо сообщать на соседей первым. Мол, свидетелей, конечно, в застенках тоже пытают, но обвиняемых пытают сильнее.

Но большинство жителей Мехико об этом не задумывались. Они праздновали и радовались. Особенно беженцы, возвращавшиеся в полупустой город, чтоб, как они надеялись, вернуться насовсем к мирной жизни.

Максим смотрел на них всех — на мужчин, женщин, детей. Молодежь, средний класс, сезонные рабочие и мигранты из еще более бедных стран — Гаити, Сальвадора и Гватемалы. И даже из Африки. Его наметанный глаз без подсказки научился их различать.

Почти вчера некоторые из них жили в долг. Платили проценты за микрокредиты… но платили марконалоги и покупали еду по макроценам. А сегодня у них был праздник непослушания. Парижская Коммуна тоже первым делом «простила» людям недоимки и долги.

Прогнозирование было явно не их сильной стороной. Армия аутсайдеров, которые не понимали, что борьба только начинается.

Теперь они ликовали и, видя его форму и его потрепанный вид, замечая синяки и ссадины на лице, которые они сразу определяли как боевые (это действительно были следы от ударов пуль по шлему наноброни), звали его выпить с ними.

Рихтер вежливо всем кивал и улыбался. Жал протянутые руки, но вежливо отказывался и отстранялся. Меньше всего ему хотелось сейчас развлекаться. Всеми правдами и неправдами попытался уйти, пока не выбрался из толпы на свободное пространство.

Среди всех лозунгов, которые звучали вокруг, ему запомнился один: “La revolucion mundial!”.

Мировая революция. Но он почему-то вспомнил популярный в этих краях футбол. Да, революционный мундиаль, продолжался, они забили гол, вот только теперь мяч был у противника.

На других континентах ситуация была далеко не такой радужной. А если быть честным, то почти провальной. Все, что оставалось — защищать свои ворота… точнее, свои завоевания.

Вечерело. Вдыхая разреженный горный воздух, к которому он уже привык, Максим еще раз вспомнил Кортеса, который, прежде чем с горсткой своих соратников залить эту землю кровью, сжег свои корабли, отрезая своей команде путь к отступлению.

А ему самому не понадобилось ничего сжигать. Ни мостов, ни кораблей. Полная свобода. Ему было легче, чем тому же Сильвио. Его не ждал ни кот, ни ретривер.

Но все было хорошо. Никогда так спокойно военспец себя не чувствовал.

Руины города дымились. Тысячи трупов еще лежали под завалами. Это была то ли Ночь печали конкистадоров, то ли день гибели ацтекского Теночитлана. И он понимал, что это еще далеко не конец.

Дел еще было море. Надо было наводить порядок. Уже поступили жалобы, что какие-то типы с автоматами, заявляя, что они из «Авангарда», творят bespredel, избивают даже не богатых, а просто чуть более обеспеченных жителей города, чем нищие. Грабят и вымогают, а тех, кто не платит, поджигают, облив бензином.

Но пока люди радовались, что прощены долги, что впереди невероятное ослепительное будущее. Счастье, как и горе — социальный конструкт. Если мы знаем, что должны убиваться от сломанного ногтя или неудачного селфи — мы будем. А если в обществе принято нормально относиться к смерти половины детей в младенчестве… то легко предугадать реакцию индивида.

Но когда ты один, ты сам решаешь, что для тебя счастье. И почему не считать счастьем возможность участвовать в самой важной борьбе в истории человечества, подумал Максим.

А еще Рихтер вдруг вспомнил, что надо посмотреть тот ролик, который переписал ему покойный Иван Комаров.

Диего Гарсия погибнет через неделю в обычном патруле в спокойном спальном районе, убитый выстрелом в спину. А война… война действительно только начиналась.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1]Vamos (исп.) — Пойдем!

[2]Niños (исп.) — дети.

[3] Mujere (исп.) — женщина.

Часть 6. Вторая попытка

— «Анжелина, судьба моя… И зачем мне вечность, если тебя в ней не будет?..»

«Любовь постчеловека», ретро-телесериал, режиссер Сиддхартха Мэй, 225 серия.

Гарольд Синохара, капитан военно-космических сил Корпуса мира ООН, 41 год. Берлин, административный округ Трептов-Кёпеник

«В мире две проблемы. Слишком много людей. И слишком много плохих людей. А все остальные — производное от них».

Гарольд Синохара в который раз думал о том, что люди — это материалы разной твердости. От алмаза до гипса. А некоторые и вовсе глина. Можно вылепить, что хочешь, но потом надо обжечь для твердости. А иные — песок. Ничего не сделаешь, кроме куличиков. Нужно долго обжигать, чтоб получилось нечто твердое, вроде стекла, но результат будет все равно хрупок. Хотя и красив. А некоторые — дерьмо. Ничего из них не выйдет, кроме удобрения.

Так кто же он сам? Он знал, что не