Первое покаяние было легким для нас обоих. Мне не пришлось ни откладывать свои обычные обязанности, ни пренебрегать ими. Стоит отметить, что во время этого поста я питался исключительно фруктами. А вот заключительная часть второго поста принесла мне немало трудностей. Я тогда еще не до конца понимал необыкновенную действенность Раманамы, и потому острее переносил страдания. К тому же я не знал элементарных правил: не знал, например, о том, что постящемуся необходимо пить много воды, какой бы отвратительной на вкус и даже тошнотворной она ни казалась. Тот факт, что первый пост я перенес с легкостью, способствовал тому, что я легкомысленно отнесся ко второму. Например, во время первого поста я принимал ванны по методу Куне каждый день, а во время второго перестал принимать их через два или три дня, пил очень мало воды, поскольку ее вкус мне не нравился и вызывал тошноту. В горле пересохло, и появилась слабость, а потому в последние дни я мог говорить только очень тихо. Но, несмотря на это, моя работа продолжалась: я диктовал, я регулярно слушал чтение отрывков из «Рамаяны» и других священных текстов, и мне все-таки хватало сил обсуждать насущные задачи и давать советы.

Я вынужден опустить многое из своих воспоминаний о Южной Африке.

Когда в 1914 году сатьяграха закончилась, мне написал Гокхале, который предложил вернуться домой через Лондон. В июле Кастурбай, Калленбах и я отплыли в Англию.

Во время сатьяграхи я снова начал путешествовать исключительно третьим классом, а потому и на этот раз купил билеты в третий класс. Однако была существенная разница между условиями третьего класса на пароходе данной линии и условиями на индийских прибрежных судах и в поездах. На индийских судах практически невозможно было найти сидячие места, не говоря уже о спальных. Кроме того, там было грязно. Во время плавания на пароходе в Лондон мы не страдали от тесноты, кругом была чистота, а пароходная компания в довершение всего предоставила нам особые удобства. Нам выделили отдельный клозет, а поскольку мы питались особым образом, стюарду дали указания снабжать нас фруктами и орехами. Подобные условия, конечно, сделали восемнадцать дней плавания вполне комфортными.

Отдельные происшествия, случившиеся в пути, заслуживают упоминания. Мистер Калленбах любил бинокли и имел при себе несколько дорогих. Мы почти ежедневно спорили об этом. Я стремился доказать ему, что увлечение подобными роскошными вещами не соответствует идеалу простоты, которого мы стремились достичь. Наши споры закончились в один прекрасный день, когда мы стояли возле иллюминатора своей каюты.

— Вместо того чтобы ссориться из-за биноклей, почему бы не выбросить их в море и не покончить с этим раз и навсегда? — предложил я.

— Конечно, просто взять и вышвырнуть дурацкие штуковины, — сказал мистер Калленбах.

— Я говорю вполне серьезно, — настаивал я.

— Я тоже, — последовал мгновенный ответ.

Я тут же бросил бинокли в море. Стоили они не меньше семи фунтов, но для мистера Калленбаха их ценность заключалась не в самой стоимости, а в подлинном увлечении ими. Впрочем, лишившись биноклей, он ни разу не пожалел потом.

Это только один из множества случаев, происшедших со мной и мистером Калленбахом.

Каждый день мы учились чему-то новому, поскольку оба старались идти дорогой истины. А на пути к истине злоба, эгоизм, ненависть естественным образом исчезают, поскольку в противном случае человек не смог бы достичь истины. Намерения того, кого направляет страсть, могут быть вполне достойными, его речи могут быть правдивыми, но он так и не находит истину. Успешные поиски истины — удел того, кто избавился от двойственности, от любви и ненависти, от счастья и горя.

Когда мы отправились в плавание, прошло еще слишком мало времени после моего поста. Я еще не до конца восстановился. Я начал прогуливаться по палубе, чтобы вернуть аппетит и наладить пищеварение, но даже такое невинное занятие показалось мне очень сложным, поскольку у меня сильно болели икроножные мышцы. Приехав в Лондон, я обнаружил, что чувствую себя не только не лучше, но даже хуже, чем прежде. В Лондоне я сразу отправился к доктору Дживраджу Мехте и рассказал ему историю своего поста и описал боли. Он отреагировал так:

— Если вы не позволите себе отдохнуть несколько дней, боюсь, что ваши ноги вообще откажутся вам служить.

Только тогда я понял, что человек, выдержавший длительный пост, не должен спешить вернуть себе утраченные силы, а также переедать. Быть может, по окончании поста требуется еще бо́льшая воздержанность, чем во время его соблюдения.

На Мадейре мы узнали, что мировая война может вспыхнуть в любой из дней, а когда уже вошли в Английский канал, пришло сообщение о начале военных действий. На какое-то время мы даже полностью остановились. Было крайне сложно провести пароход между подводными минами, заложенными по всему проливу, и мы достигли Саутгемптона лишь через два дня.

Войну объявили 4 августа. В Лондон мы попали 6-го.

Оказавшись в Лондоне, я узнал, что Гокхале задерживается в Париже, куда он отправился поправить здоровье, а поскольку всякая связь между Парижем и Лондоном оборвалась, я никак не мог узнать день его предполагаемого возвращения. Я не хотел отправляться домой, не повидавшись с ним, но никто не мог определенно сказать, когда он вернется.

Чем мне следовало заняться в таком случае? Каков был мой долг теперь, в условиях войны? Сорабджи Ададжания, мой товарищ по заключению и сатьяграх, в то время готовился в Лондоне к экзамену на юриста. В качестве одного из лучших борцов сатьяграхи его направили в Англию, чтобы он стал адвокатом и заменил меня по возвращении в Южную Африку. Его расходы оплачивал доктор Прандживандас Мехта. Я обсудил ситуацию с доктором Дживраджем Мехтой и другими соотечественниками, учившимися тогда в Англии. Было созвано собрание индийцев, живущих в Великобритании и Ирландии. На этом собрании я изложил свою точку зрения.

Я считал, что индийцы, живущие в Англии, обязаны были принять участие в войне. Английские студенты записывались добровольцами в армию, и индийцы могли сделать то же самое. В ответ на мои аргументы был выдвинут ряд возражений. Некоторые утверждали, что индийцы и англичане — это два совершенно разных мира. Мы были рабами, они — нашими хозяевами. Как может раб поддержать хозяина в критический момент? Разве долг раба, желающего обрести свободу, не в том, чтобы воспользоваться затруднительным положением хозяина? Я не поддержал эти аргументы. Я знал, что статус англичанина — это совсем не то, что статус индийца, но не мог согласиться с тем, что нас действительно превратили в рабов. Я думал, что вина лежит на отдельных британских чиновниках, а не на британской системе в целом, и, следовательно, мы могли изменить отношение к нам чиновников, продемонстрировав свою преданность их стране. Коль скоро мы желали улучшить свое положение, наш долг — сотрудничать с англичанами, встать с ними плечом к плечу в такой напряженный момент. Хотя в британской системе было множество изъянов, она не казалась мне тогда невыносимой, какой представляется сейчас. Но если сейчас, потеряв в нее веру, я отказываюсь сотрудничать с британским правительством, то как могли помочь ему мои товарищи, уже тогда переставшие верить не только в отдельных чиновников, но и в саму систему?