Все в Дайрене нам нравилось: и прекрасный песчаный пляж, иПриморский парк, и окружающие холмы, поросшие сосной. Из нашего курортного местечкамы часто ездили на трамвае на ночной базар. Это были удивительно приятныепоездки! Ночные базары – очень красочное зрелище: на ярко освещенных открытыхприлавках под темным южным небом были умело разложены самые разнообразныеяпонские изделия и множество всевозможных ароматных, соблазнительных фруктов,которыми славится Южная Маньчжурия. Все было очень дешево и так и просилось вруки. Светлана просто голову от этого изобилия потеряла.

В то время среди русских дам, что я знал по моим прежнимподругам, было принято относиться к японским товарам пренебрежительно: «Ах, этаяпонская дешевка!» Но Светлана, которая чуть ли не впервые тратила деньги сама,без тетушкиного присмотра, была счастлива новому бумажному халатику страдиционным синим узором, коротенькому «каори» с несложной пестрой вышивкой натемном фоне… Она накидывала его на легкое платье в свежий летний вечер икосилась на меня, ожидая восхищения. Я не обманывал ее ожиданий!

Мы приехали в Дайрен в самом конце августа и, выйдя на пляж1 сентября, были очень удивлены: на нем буквально не было ни одной души, хотяпогода стояла на редкость тихая и теплая. Потом мы узнали от местных жителей,что у японцев твердое правило: лето кончается 31 августа – кончается икупальный сезон до следующего года. Мы смеялись: в Харбине я купался в Сунгаричуть ли не до середины октября, когда у берега уже появлялся ледок!

Однако мы впервые оказались на море и еще не знали, какаяэто страшная и опасная стихия. Мы пошли купаться, хотя море волновалось подветерком и немного подальше от берега даже кудрявилось барашками. Мы необратили на это никакого внимания. Я был хорошим пловцом, а Светлане страшнохотелось обновить свой купальный костюм.

Я замешкался на берегу, устраивая наши вещи подальше отволн, а Светлана, опередив меня, смело вошла в мелкую у берега воду и беспечно,забавляясь, двигалась все дальше, вслед за отступающей волной. В то жемгновение с неожиданной силой ударила новая волна и сбила ее с ног. Хохоча, нонемного оробев, Светлана начала карабкаться по песку назад, к берегу, но тутотливная волна неудержимо потащила ее обратно в море. Светлана захлебнулась,задохнулась и, ни о чем уже не думая, буквально на четвереньках, работая рукамии ногами, попыталась выбраться на сушу. Тут и я спохватился, подбежал к ней, и,хоть волны пытались уволочь нас обоих, нам все же удалось выбраться. Когда мы,наконец, отдышались, то с огорчением заметили, что одна из ее красных купальныхтуфелек, которые так хорошо дополняли ее пляжный туалет и которыми Светлана оченьгордилась, «исчезла в пучине морской»…

Светлана хандрила весь вечер. Ей казалось, что наша перваявстреча с морем сулит недоброе. У нее были самые мрачные предчувствия. Онахотела вернуться в Харбин на другой же день!

Кто знает, может, если бы я послушался ее, все в нашей жизнисложилось бы иначе…

И что же мы увидели, когда на следующее утро вышли напустынный морской берег? На влажном песке, далеко за чертой лениво плещущейся уберега мирной волны, стояла красная туфля, наполненная морской водой!

Все наши тревоги мигом сгладились, и мы перестали боятьсяморя. Коварная стихия усыпила наши подозрения! Мы купались с рассвета дозаката, мы бегали по берегу, как дети, и я каждое утро писал на песке аршиннымибуквами: « СВЕТЛАНА!», а она спрашивала, что значит восклицательный знак.

– Он значит, что я тебя люблю, – говорил я, и она заливаласьсчастливым смехом.

Было очень тепло, и как-то раз мы даже провели ночь напляже, чтобы встретить зарю. Взяли с собой теплый плед, завернулись в него идолго лежали, глядя в ночное звездное небо и слушая плеск волн. Светлана былаочень довольна и радовалась нашей затее. Потом она мирно заснула, а я лежал имучился желанием. Конечно, эта ночь стала чудовищным искушением для меня. Как яудержал свои страсти в узде, не знаю. Потом я проклинал себя, думал: если бы Светланав ту ночь стала моей, может, с ней потом не случилось бы беды. Или… Илибессмысленно искать обходных путей, если судьба беспощадно гонит нас изначальнопредназначенной для каждого via dolorosa? [23]

Мы вернулись в Харбин в середине сентября, когда вслед зарегулярными советскими армейскими частями там появились подразделения Смерша.Для них мы были изменниками родины, которые «окопались» во вражеском тылу снепременной целью – вредить красноармейцам и всей Советской России.

И очень скоро на лицах харбинцев, которые еще недавно сцветами в руках и со слезами на глазах встречали освободителей Маньчжурии,победителей японской армии, появилось сначала искреннее недоумение, а потом истрах. По городу пополз слух, что идут аресты местных русских. Первыми якобыхватают тех, кто некогда служил в царской армии, но не милуют и штатских.

– Наглая ложь! – восклицала моя мать.

За время войны она превратилась из замкнутой, занятой толькожизнью своей семьи женщины в яростную советскую патриотку. Не она одна, честносказать. Харбинская русская колония во время оккупации Маньчжурии Япониейчувствовала себя очень неуютно. Мы были людьми без гражданства, принадлежали понациональности к стране, с которой микадо вел войну! Впитанное еще во времяжизни в Х. презрение к «япошкам», из которых самые пожилые и уважаемые мужчиныне гнушались служить для русских прачками, не давало моей матери покоя. Крометого, со времен 1905 года, с легкой руки Куприна, во всех японцах всегда виделиковарных шпионов, в каждом искали штабс-капитана Рыбникова… А уж с китайцами вМаньчжурии японцы расправлялись безжалостно. «Жестокие желтомордые макаки», –шептала моя мать с ненавистью. И вдруг желтомордые макаки побеждены русскими,родными! Как было не преисполниться к этим русским, родным, пусть иназывавшимся теперь советскими, восторженного, почти молитвенного отношения? Ав своей любви и ненависти моя мать никогда не знала середины… Поэтому ивосклицала наперекор очевидному: «Наглая ложь!»

И вдруг исчезла Светлана. Она не являлась на работу, непришла на свидание. Я ринулся к ней домой. Тетка встретила меня недоумевая. Онаничего не знала о племяннице.