Я ни слова не сказал матери о том, что случилось соСветланой. Хотел один решить для себя, как мне быть. Но когда я обмолвился, чтополучил предупреждение, что на приеме готовится что-то недоброе, мать страшновозмутилась. Как я могу, твердила она, подозревать в дурном нашихосвободителей, освободителей Европы, уничтоживших фашизм, прогнавших изМаньчжурии жестоких «желтомордых макак»? Она чуть не плакала от возмущения.

Я все же решил пойти на прием. И доводы матери меня убедили,и элементарная логика подсказывала: что бы там ни думали мы со Светланой окрасных, они не причинят вреда тем, кто пришел на торжественный прием. Ведь этозначило бы восстановить против себя весь город! Я также надеялся встретиться ипоговорить на приеме с некоторыми людьми, у которых были родственники впровинции. Я всерьез подумывал об отъезде из Харбина вместе со Светланой. Но чтобыустроить побег, нужно было время…

Мы все принарядились, все ожидали чего-то хорошего, когдаявились в «Ямато-отель». Нас попросили подняться на второй этаж. Мы толпились вфойе, пока не забеспокоились, что нас никуда не приглашают, ни в зал, ни в какойкабинет. Кое-кто спустился на первый этаж, но из здания никого не выпускали.

«Вот, не послушался Светлану…» – с тоской подумал я. И тутпоявился молодой офицер, который вежливо сказал, что комендант изменил местопроведения приема и просит всех пожаловать в помещение бывшего японскогоконсульства. Поскольку здесь не слишком далеко, уважаемых гостей просят пройтипешком в сопровождении нескольких офицеров.

Меня словно в лицо ударили. Японское консульство! Уважаемыхгостей просят самих разойтись по камерам! Может, самим и запереть их за собой?

Я шел обочь колонны хоть и обеспокоенных, но все же неверящих ни во что дурное людей. Рядом со мной шел один из моих знакомых пояхт-клубу, дантист, фамилия его была Веревкин.

– Вячеслав Иванович, – пробормотал я, – плохо дело. Вяпонском консульстве у них в подвале тюрьма. Мы оттуда уже не выйдем. Меняпредупреждали, что прием – ловушка, но я не верил… Как будем проходить черезвон ту аллею, давайте шмыгнем по сторонам. Часовых у нас нет, офицеры незаметят, они не ждут от нас такой наглости. Я только еще скажу несколькимзнакомым, чтобы…

– Провокатор! – вдруг возмущенно заорал Веревкин во всегорло. – Гнусный провокатор! Я и не знал, что вы такой негодяй! Господа, онуверяет, что нас ведут в японское консульство, чтобы заключить в тюрьму!Господин… товарищ капитан, идите сюда! Задержите провокатора!

Я не стал ждать, пока «товарищ капитан» спохватится, ирванул в кусты со всех ног. Позже я узнал, что моему примеру последовало ещенесколько человек, но, как и я, они успели добежать только до своих домов. Всехнас взяли на месте: мы ведь собирали в дорогу вещи, прощались с семьями,обдумывали, где искать спасение… А нельзя было возвращаться по домам, нельзябыло терять ни минуты!

Я бы, наверное, все-таки успел уйти. Я жил довольно близко идаже сначала забежал к Светлане. Она без слов поднялась с постели, оделась ипошла со мной. Она была готова на все, ко всему! Но мать… Она не хотелауходить, она и меня пыталась не пустить, она вырывала из моих рук вещмешок,куда я собирал кое-какие пожитки, проклинала Светлану, которая сбила меня столку, рыдала… Она была в таком искреннем отчаянии, что, пытаясь ее убедить, яневольно выкрикнул ей, что Светлане можно верить, что она подверглась страшнымиздевательствам, попав в советскую тюрьму.

Напрасно я так сделал. Мать не поверила, и поток проклятийобрушился на Светлану. Мать возмущалась, обвиняла ее во лжи и коварстве,кричала, что она прикрывает порочащими советских россказнями свои грязныепохождения, а ее дурак-сын…

И тут пришел советский патруль и забрал и возмущенную мать,и дурака-сына, и девушку, которая прикрывала свои грязные похождения… Потом яузнал, что в ту ночь было арестовано около пятисот человек. Я думал, что красныепоостерегутся восстановить против себя город. Ничуть не бывало! Они простоарестовали всех, кто мог бы возмутиться. От такого удара русский Харбин уже неоправился. Никогда!

Несколько суток мы провели в камерах, а потом все быливывезены на станцию и отправлены по этапу. Нас доставили в товарных вагонахсначала на станцию Гродеково уже на территории Советского Союза, потомпредстояла сортировка. Впереди был Кустанай, Казахские степи…

Там, в Гродекове, когда мы только что высадились из вагонов,это и произошло. Светлана, которая медленно, едва передвигая ноги, шла в партииженщин, вдруг упала. Расталкивая людей, я кинулся к ней. Меня пыталисьостановить, но махнули рукой: до охраны дошло, что с узницей неладно. Потом яузнал, что у нее еще ночью открылось кровотечение. Да, она забеременела откого-то из своих насильников, и сейчас у нее случился выкидыш. Остановитькровотечение было невозможно: некому, нечем! Офицер охраны, к которому женщиныобратились, требуя позвать врача, расхохотался им в лицо:

– Выкидыш? Да хоть бы и роды!

Он снова захохотал, когда Светлана упала. Он так и недопустил к ней помощь. А ведь среди нас были врачи. Хотя, впрочем, что онимогли сделать, без медикаментов, без инструментов? Она уже несколько часовистекала кровью.

Так и истекла. Так и умерла. Мы все смотрели на нее. Кто-топлакал.

Моя мать отвела наконец глаза… В ту минуту я винил во всемее. Если бы она меня не задержала, мы со Светланой успели бы уйти!

Но судьбу не обманешь.

Подошли два солдата охраны и унесли тело. Я будто окаменел –не мог даже с места сдвинуться, чтобы поцеловать Светлану в последний раз,чтобы проститься. Да мне и не дали бы.

Ее унесли. На том месте, где она лежала, остался толькоразмазанный кровоподтек – ведь вся ее одежда пропиталась кровью! – напоминающийсвоим очертанием большую букву С. Я посмотрел на него – и снова вспомнил, какмы ездили в Дайрен и как я писал на твердом песке большими буквами ее имя:

СВЕТЛАНА!