Они переспали всего раз, хотя продолжали встречаться еще несколько месяцев, пока она пыталась решить, не вернуться ли ей к мужу, продававшему скатерти для ресторанов. По большей части Брубейкер просто сидел и слушал ее.

–Что меня больше всего бесит вЭде – так это его чертова самодостаточность,– говорила она.– Мне все время кажется, что исчезни я, и он через неделю и думать обо мне забудет. Заведет себе другую бабу и будет жить как ни в чем не бывало.

–А мне говорили,– замечал Брубейкер,– говорили, стесняясь это говорить, хоть я ине понимаю, чего здесь стесняться… в общем, говорили, что боль потери ощущается примерно неделю. Ну, по крайней мере, остро ощущается. А потом слабеет, и так до тех пор, пока не найдешь кого-то другого.

–Мне так стыдно, что я встречаюсь с тобой и не… ну, ты понимаешь.

–Ничего,– возразил он.– Мне приятно быть с тобой. И если от меня хоть какая-то польза – ну, хоть то, что ты можешь выговориться, привести мысли в порядок – что ж, это лучше, чем если бы вы сЭдом расходились из-за меня.

–Ты такой добрый… Господи, да будь Эд хоть вполовину такой добрый, как ты, у нас никаких с ним проблем не было бы! Но он такой эгоистичный! Даже в мелочах. Например, начинает выдавливать зубную пасту с середины тюбика, даже нового, и ведь знает, что это меня абсолютно выводит из себя, а еще он заплевывает пастой все краны, так что мне приходится их мыть по сто раз на дню…

И он слушал ее, и слушал, и слушал, но для секса она слишком нервничала, и это было в порядке вещей: она ему, действительно, нравилась, и он хотел ей помочь.

Иногда она плакала в его объятиях и говорила, что им надо снять квартиру и жить вместе, и что она сделала бы это прямо сейчас, если бы не дети и половина бизнеса, записанная на ее имя. Иногда носилась по его квартире вихрем, хлопая дверцами шкафов и проклиная Эда за жестокость. Иногда молча сидела на подоконнике, глядя на улицу, перебирая в памяти события прошлого.

В конце концов, она пришла к нему как-то вечером, легла к нему в кровать и занялась с ним яростным сексом, а потом сообщила Брубейкеру, что возвращается кЭду.

По многим причинам,– сказала она.

И часть Брубейкера ушла с ней и не вернулась. И унего разболелась голова.

Теперь же он просто прошел по черной как промокшая тряпка воде к темному пятну. Точно так же, как через поток машин. Невредимый. От ног его по воде разбегалась легкая рябь, вздрагивала и тут же исчезала.

Он прошел по Ист-Ривер и ступил в темный клубок. Тот состоял из тумана и мягкой ватной дымки. Он шагнул внутрь, в темноту. Единственный свет исходил теперь из него самого – из крошечной щелочки, открывшейся у него между бровями. Темнота соткалась вокруг него и распалась на множество клубившихся теней.

Это было не то общество, в котором он предпочел бы оказаться. Все здесь казались чересчур настойчивыми. И запах их нужды бил в нос сильнее, чем когда-либо прежде.

Они клубились в тумане черными тенями, выступая из него, только когда на них падал луч света Брубейкера. На мгновение их окутывало мягкое бело-розовое сияние, а потом они снова становились неясными тенями в тумане. Он медленно двигался между ними, и тут его локтя коснулась чья-то рука. Он отпрянул. Отпрянул в первый раз в жизни.

До него дошло, что он сделал, и ему сделалось стыдно.

Он пошарил своим лучом, и тот уперся в женщину, которая явно за ним наблюдала. Может, это она прикасалась к нему? Он посмотрел на нее, и она улыбнулась. Улыбка показалась ему очень знакомой. Эта сегодняшняя хромушка? Та девственница? Жена Эда? Или кто-то еще из многих его знакомых?

Люди перемещались в темноте, сменяя друг друга. Он не понял, разговаривали ли они между собой в темноте: голосов он не слышал, только негромкий шепот тумана, окутывавшего неясные тени. Может, они там совокуплялись, сойдясь в какой-то причудливой оргии? Да нет, от них не исходило обычной для такого занятия энергии, да и движения их, насколько он мог судить в темноте, ничем не напоминали соития.

Но все они смотрели теперь на него. Он ощущал себя среди них абсолютно одиноким. Он был не такой, как они, они его не ждали, и глаза их не сияли.

Она все еще наблюдала за ним, продолжая улыбаться.

–Это вы до меня дотронулись?– спросил он.

–Нет,– ответила она.– Вас никто не трогал.

–Я уверен, что…

–Никто вас не трогал,– она смотрела на него с улыбкой, скорее объясняющей, чем вопросительной.– Никто вас не трогал. Никому и ничего от вас не нужно.

За его спиной заговорил мужчина, но Брубейкер не разобрал его слов. Он отвернулся от женщины с серьезной улыбкой и попробовал разглядеть говорившего. Луч его света упал на мужчину, полулежавшего, опершись на локти, в тумане. Черты его показались Брубейкеру знакомыми, но вспомнить точно ему не удавалось. Что-то из прошлого, будто слово, связанное с чем-то конкретным, и ему, возможно, удалось бы вспомнить его, если бы он не думал ни о чем другом.

–Вы что-то сказали?

Мужчина посмотрел на него, как ему показалось, с сочувствием.

–Я сказал: вы заслуживаете большего.

–Ну, если вы так считаете…

–Нет, это вы так считаете. Это одна из трех вещей, которые вам нужно понять в первую очередь.

–Трех вещей?

–Вы заслуживаете большего. Все заслуживают большего.

Брубейкер не понимал. Он находился в месте, лишенном материальности или привязки к реальному времени, он разговаривал с людьми, которые – как до него дошло только сейчас – были обнажены (и как он не заметил этого раньше?), и его это ни капельки не удивляло. И он не понимал того, что они ему говорили.

–А две другие вещи, которые мне необходимо понять?– спросил он у мужчины.

Однако ответила ему из темноты женщина. Не та, что улыбалась, другая.

–Никто не должен жить в страхе,– произнесла она из тумана, и он направил на нее свой луч. У нее была заячья губа.

–Это вы обо мне? Что я живу в страхе?

–Никто не должен жить так,– продолжала она.– В этом нет необходимости. И сэтим можно справиться. Воспроизвести храбрость не тяжелее, чем трусость. Надо только потренироваться. Попробуйте раз, другой и на третий раз это выйдет уже легче, а уж в четвертый выйдет само собой, а после вы сможете проделывать это, даже не задумываясь. Страх словно смоет прочь, и все станет возможным.

Теперь ему хотелось жить с ними. Он ощущал себя одним из них. Но они не делали попыток пригласить его. Он был чем-то таким, чего им у себя не хотелось.

–Кто вы… все вы?

–Нам казалось, вы уже поняли,– произнесла улыбавшаяся женщина. Он узнал ее голос. Он то усиливался, то слабел, словно в телефонной трубке при плохой связи. Иногда он пропадал вовсе. Должно быть, он пропустил часть разговора.

–Нет, даже не догадываюсь,– признался он.