туда и налетел на собаку, которая цапнула его за ягодицу. Он поднял жалобный крик и бросился в открытый сад с такой поспешностью, что опрокинул шесть ульев пчел, стоявших у входа, и это было верхом его несчастья. Эти крылатые слоники, наделенные хоботками и вооруженные жалами, ожесточились на его голое тельце, которое не могло защищаться руками, и изжалили его ужасным образом. Он кричал так сильно, что собака, которая его укусила, испугавшись его или, скорее всего, пчел, убежала. Безжалостный кучер сделал, как и собака, а отец Жифло, который на минуту забыв гнев для любви к ближнему, стал раскаиваться, что был слишком мстительным, и пошел сам поторопить мельника и его людей, которые слишком медленно шли на помощь человеку, убиваемому в их саду.

Мельник спас Раготена от острых и ядовитых мечей его летучих врагов и, хотя он был рассержен паденьем своих ульев, смиловался над несчастным. Он спросил его, какой дьявол пихнул его голого и со связанными руками между ульями; и когда Раготен хотел ему ответить, то не мог из-за невероятной боли, какую он чувствовал во всем теле. Новорожденный медвежонок, которого еще мать не облизала, более благообразен в своем медвежьем обличьи, чем Раготен был в своем человеческом, после того как его изжалили пчелы и он распух с головы до ног. Жена мельника, сострадательная женщина, велела приготовить ему постель и уложить его. Отец Жифло, кучер и крестьянин вернулись к эстивальской аббатисе и ее монашенкам, которые снова сели в повозку и, сопровождаемые преподобным отцом Жифло верхом на кобыле, отправились дальше.

Оказалось, что эта мельница принадлежит выборному[317] дю Риньону[318] или его зятю Баготьеру[319] (я не знаю хорошо — кому именно). Этот дю Риньон был родственником Раготену, и когда тот сообщил об этом мельнику и его жене, они стали ухаживать за ним с большой заботой, а перевязки удачно до самого его выздоровления делал ему цирюльник из соседнего местечка. Как только он стал ходить, то вернулся в Манс, где радость его, когда он узнал, что Ранкюн и Олив нашли его лошака и привели с собою, заставила его забыть падение с телеги, удары кучерова кнута, укус собаки и жала пчел.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Что произошло между маленьким Раготеном и большим Багенодьером

Дестен и Этуаль, Леандр и Анжелика, две прекрасные и совершенно влюбленные пары, прибыли в главный город Менской провинции без всяких дурных встреч. Дестен опять ввел Анжелику в милость у ее матери и умел настолько хорошо выхвалить достоинства, знатность и любовь Леандра, что добрая Каверн начала столь же одобрять чувство молодого человека и девушки, которое они испытывали друг к другу, сколь раньше ему противилась.

Дела бедной труппы не очень-то были хороши в городе Мансе; но один знатный человек, очень любивший комедию, вознаградил их за скаредность мансенцев.[320] Большая часть его имения находилась в Менской провинции, а в Мансе у него был дом, и там часто гостили знатные люди из его друзей, и придворные и провинциалы, и даже некоторые остроумцы из Парижа, среди которых бывали поэты первой степени, — словом, он был чем-то вроде современного Мецената.[321] Он страстно любил комедию[322] и всех, кто с ней связан, и это-то каждый год привлекало в главный город Менской провинции лучшие в королевстве труппы комедиантов. Этот вельможа, о котором я вам рассказываю, прибыл в Манс в то самое время, когда наши комедианты хотели оттуда уезжать, мало довольные мансенскими зрителями. Он их просил остаться еще недели на две из уважения к нему и, чтобы обязать их, дал им сто пистолей и обещал еще столько же, когда они будут уезжать. Он был очень доволен, что позабавит комедией многих знатных людей обоего пола, прибывших в Манс вместе с ним и остававшихся там по его просьбе. Вельможа, которого я назову маркизом д’Орсе,[323] был страстный охотник и велел прибыть в Манс всей своей охоте, одной из самых лучших во Франции. Степи и леса Менской провинции были самым прекрасным из всех мест для охоты, какие могут только найтись во Франции, — и для охоты на оленя и для охоты на зайца, — и тогда город Манс наполнился охотниками, которых слух об этом большом празднике привлек туда, и большую часть с женами, радовавшимися, что увидят придворных дам, чтобы потом говорить о них весь остаток своих дней, сидя за печкой. Это было небольшое честолюбие провинциалов, которые могут сказать иногда, что они в таком-то месте и в такое-то время видели придворных, которых имена они произносят совершенно запросто, как, например: «Я проиграл Роклору», «Креки столько-то выиграл», «Коакен охотится за оленями в Турене».[324] И если заведешь с ними разговоры о политике или о войне, они не перестанут проповедывать (осмелюсь так выразиться), пока не исчерпают всей материи, какой располагают.

Но кончим отступление.

Итак, Манс был полон дворянства, крупного и мелкого. Гостиницы были полны приезжих, и большая часть зажиточных горожан, у которых останавливались знатные особы или провинциальные дворяне, их друзья, скоро перемарала все свои тонкие простыни и тканое белье. Комедианты начали представления с желанием сыграть как можно лучше, как комедианты, которым заплатили вперед.

Манские горожане увлеклись комедией. Городские дамы и провинциалки были рады видеть каждый день придворных дам, у которых они перенимали лучшие наряды (по крайней мере лучше тех, какие они сами себе делали), к большой выгоде их портных, которым они отдавали переделывать множество старых платьев. Балы давали каждый вечер, и скверные танцоры танцовали скверные куранты,[325] и множество городской молодежи танцовало в чулках голландского или юсского полотна и наваксенных башмаках.[326]

Наших комедиантов часто звали играть по домам. Этуаль и Анжелика внушали любовь кавалерам и зависть дамам. Инезилья, которая танцовала сарабанду[327] по просьбе комедиантов, была очаровательна: Рокебрюн почти умирал от избытка любви, — столь внезапно она возросла; а Раготен, признался Ранкюну, что если он не победит скоро Этуали, Франция останется без Раготена. Ранкюн всячески его обнадежил и, чтобы выказать то особое почтение, какое имел к нему, просил ссудить его двадцатью пятью или тридцатью франками. Раготен побледнел при этой неучтивой просьбе и раскаивался, что сказал ему об этом, и почти отказывался от своей любви. Но, наконец, совершенно разъяренный, собрал эту сумму разными деньгами и из различных кошельков и отдал ее с печальным видом Ранкюну, обещавшему