ему причины и не извинившись, а молча переглянувшись, повернули телегу в ту сторону, откуда ехали, и умчались с той же поспешностью, как ехали сюда.

Скромный читатель, возможно, старается узнать, чего эти крестьяне хотели от Раготена и почему они не сделали ему ничего. Действительно, отгадать, в чем дело, — трудно, да и невозможно догадаться, если не раскрыть этого. А что касается меня, то сколько труда я ни прилагал и сколько ни старался узнать об этом у моих друзей, я узнал лишь совсем недавно и случайно, — когда меньше всего надеялся, — а каким образом — я вам сейчас расскажу.

Один нижнеменский священник, немного меланхолически-сумасбродный, по какому-то судебному делу ездил в Париж и там, ожидая его разбора, вздумал напечатать несколько пустых мыслей, какие он взял из Апокалипсиса. Он был столь плодовит в химерах и столь влюблен в последние творения своего духа, что ненавидел старые и почти взбесил типографщика тем, что заставлял раз двадцать переделывать один и тот же лист. Он принужден был поэтому часто их менять и, наконец, обратился к тому, кто печатал настоящую книгу;[313] у него он прочел однажды несколько листов,[314] где говорится о том самом приключении, о каком я вам рассказал. Этот добрый священник больше знал о нем, чем я, потому что ему рассказали о причинах их предприятия, о чем я не мог узнать, крестьяне, похитившие Раготена таким образом, как я вам это рассказал. Итак, он увидел тотчас же недостатки этой истории и сообщил об этом моему типографщику, который очень удивился, ибо думал, как и многие другие, что мой роман — книга, сочиненная для забавы. Типографщик не долго просил его, чтобы он посетил меня. Тогда я узнал от этого правдивого мансенца, что крестьяне, связавшие спящего Раготена, были близкими родственниками того бедного сумасшедшего, который бегал по полям, которого Дестен встретил ночью и который раздел Раготена среди белого дня. Они намеревались запереть своего родственника и часто пытались это сделать — и часто были изрядно биты сумасшедшим, крепким и сильным мужчиной. Несколько человек деревенских, увидав издали блестевшее на солнце тело Раготена, приняли его за спящего сумасшедшего и, не осмеливаясь приблизиться, из боязни быть битыми, сказали этим крестьянам, и те подошли к нему со всеми предосторожностями, как это вы видели, и схватили Раготена, не рассмотрев его, а потом, увидев, что это не тот, кого они искали, оставили его со связанными руками, чтобы он не смог ничего предпринять против них. Мемуары, которые я получил от священника,[315] доставили мне много радости, и я должен признаться, что он мне оказал большую услугу; но и я оказал ему не меньшую, посоветовав ему по-дружески не печатать своей книги, полной смешных мечтаний.

Кто-нибудь, может быть, обвинит меня в том, что я рассказал здесь о совершенно ненужном обстоятельстве; другой же похвалит меня за большую искренность. Но вернемся к Раготену.

Раготен и моназияи

Тело его было испачкано и избито, рот пересох, голова отяжелела, а руки связаны за спиной. Он поднялся как мог и, осмотревшись по сторонам и не увидев ни жилья, ни людей, пошел по первой протоптанной тропинке, какую нашел, напрягая все силы своего ума, чтобы понять хоть что-нибудь в своем приключении. Идя со связанными руками, он претерпел ужасную муку от нескольких надоедливых мошек, которые привязались, по несчастью, к тем частям его тела, куда его связанные руки не могли достать, и он принужден был несколько раз кататься по земле, чтобы освободиться от них, передавив их или заставив их покинуть место, какое они захватили. Наконец он напал на кочковатую дорогу, огороженную плетнем и залитую водой, и ему приходилось перейти в брод речушку.

Он обрадовался этому, потому что ему нужно было обмыть себе тело, все облепленное грязью. Но, подойдя к броду, он увидел опрокинутую повозку, из которой возница и крестьянин вытаскивали, по увещанию одного почтенного монаха, пятерых или шестерых монашенок, насквозь промокших. Среди них была почтенная эстивальская аббатиса,[316] которая возвращалась из Манса, куда она ездила по важному делу, и которая по неосмотрительности кучера потерпела крушение. Аббатиса и монашенки, когда их вытащили из телеги, заметили вдали голую фигуру Раготена, который шел прямо на них, чем они были страшно возмущены, а еще больше отец Жифло, духовник монастыря. Он велел этим добрым сестрам скорее повернуться к нему спиной, из боязни беспорядка, и изо всех сил крикнул Раготену, чтобы тот ближе не подходил. Но Раготен все шел вперед и стал уже на доску, которая была там положена для удобства пешеходов. Тогда отец Жифло с кучером и крестьянином пошел ему навстречу и сперва усомнился, не нужно ли его заклинать, — настолько тот напоминал дьявола. Наконец он спросил его, кто он, откуда он идет, почему он наг, почему у него связаны руки. Все эти вопросы он задал с большим красноречием и сопровождал свои слова разными оттенками голоса и движениями рук.

Раготен ответил ему неучтиво: «Какое вам дело?» и хотел перейти на другую сторону по доске и так сильно толкнул преподобного отца Жифло, что тот полетел в воду. Почтенный духовник потащил за собою кучера, а тот — крестьянина, а Раготену их падение в воду показалось столь забавным, что он закатился со смеху. А потом пошел к монашенкам, которые, опустив покрывала, отвернулись от него к изгороди, поворотив лица к полю.

Раготену были совершенно безразличны лица монашенок, и он прошел мимо, думая, что все кончено, — но этого не думал отец Жифло: он побежал за Раготеном в сопровождении крестьянина и кучера, который из трех рассердился больше всех, так как был уже в плохом настроении, потому что госпожа аббатиса отругала его. Он бросился вперед, догнал Раготена и сильным ударом кнута по коже того отомстил, за то, что вода замочила его кожу. Раготен не ждал второго нападения, а бросился бежать, как побитая собака. Но кучер, не удовольствовавшись одним ударом кнута, подгонял его множеством других, и от каждого удара на коже бичуемого выступала кровь. Отец Жифло, хотя и задыхался от бега, не переставал кричать: «Бей, бей!» изо всей своей силы, а кучер изо всей своей удвоил удары Раготену и начал только тогда шутить, когда перед бедняком предстала как убежище мельница.

Он побежал к ней (а его палач — за ним по пятам) и, увидев ворота заднего двора открытыми, кинулся