деле, что почти не имел смелости отвечать. Огласили письма, какие он когда-то писал Софии, сделали очную ставку с соседями и слугами из дома Софии и, наконец, показали письмо, которое она оставила в своей комнате в тот день, когда он хотел ее увезти. Ответчик просил допросить своих слуг, и они показали, что видели, как их господин лег спать; но он мог встать после того, как притворился, что спит. Он сильно клялся, что не увозил Софии, и представлял судьям, что он не мог увезти ее для того, чтобы расстаться с ней; но его обвиняли не менее как в том, что он убил ее и пажа, поверенного своей любви. Осталось только вынести приговор, и все хотели было единогласно осудить его, когда вице-король велел его подвести и сказал ему:

— Несчастный дон Карлос! ты мог быть вполне уверен, после всех знаков моей благосклонности к тебе, что если бы я считал тебя способным на преступление, в котором тебя обвиняют, я не взял бы тебя с собой в Валенсию. Невозможно мне не осудить тебя, если я не хочу начать исполнение своей должности несправедливостью, и ты можешь судить о моем огорчении при твоем несчастьи по слезам, какие у меня навернулись на глаза. Можно было бы попытаться примириться с твоими противниками, если бы они были менее знатны или менее озлоблены утратой. Словом, если София не явится сама оправдать тебя, ты должен готовиться к смерти.

Дон Карлос, отчаявшийся в своем спасении, бросился к ногам вице-короля и сказал:

— Вы хорошо помните, монсеньор, что я еще в Африке, с того времени, как вступил на службу к вашему высочеству, и всякий раз, когда вы заставляли меня рассказывать о моих несносных злосчастьях, — я всегда говорил о них одно и то же, и это должно вас уверить, что ни в этой стране, ни в какой другой я не стал бы уверять своего господина, который удостоил меня своей любви, в том, что я стал бы отрицать перед судьями. Я всегда говорил истину вашему высочеству, как перед богом, и скажу и сейчас, что я Софию не только любил, но и обожал.

— Скажи лучше, неблагодарный, что ты ее и сейчас ненавидишь! — прервал его вице-король, к удивлению всех.

— Я обожаю ее, — ответил дон Карлос, сильно удивленный словами вице-короля. — Я обещал на ней жениться, — продолжал он, — и уговорился с нею увезти ее в Барселону. Но если я увез ее или если я знаю, где она скрывается, пусть я умру самой жестокой смертью. Я не могу ее избегнуть, но я умру невинным, если я не заслужил смерти за то, что любил более своей жизни непостоянную и вероломную девушку.

— Но куда же она девалась с твоим пажем? — вскричал вице-король с гневным видом. — Что они, на небо вознеслись или под землю скрылись?

— Паж был волокита, — ответил ему дон Карлос, — а она красавица; он был мужчина, а она — женщина.

— О, изменник! — сказал вице-король, — как хорошо ты выражаешь свое подлое подозрение и малое почтение, какое ты имел к несчастной Софии! Будь проклята та женщина, которая вверяется мужским обещаниям и заставляет себя презирать своей легковерностью! Ни София не была женщиной посредственной добродетели, злодей, ни твой паж Клавдио не был мужчиной. София была постоянной, а твой паж — беспутной девушкой, любившей тебя и укравшей у тебя Софию предательски, как соперница. Я — София, неверный любовник, неблагодарный любовник! Я — София, которая претерпела невероятные несчастья из-за человека, недостойного любви, считавшего меня способной на последнее бесстыдство!..

София не могла говорить дальше. Отец, узнав, обнял ее; мать ее упала в обморок в одной стороне, дон Карлос — в другой. София, вырвавшись из отцовских объятий, бросилась к двум лишившимся чувств особам, которые пришли уже в себя, не решаясь, к кому из двух ей бежать. Ее мать орошала ей лицо слезами, она орошала слезами лицо матери; она обняла со всей вообразимой нежностью своего дорогого дон Карлоса, который чуть было опять не лишился чувств. Однако он поступил хорошо: не осмеливаясь еще целовать Софию, он вознаградил себя тем, что целовал ей руки одну за другой по тысяче раз. София едва могла снести все объятия и все поздравления. Итальянский граф, следуя другим, хотел ей заявить о своих правах на нее, потому что она была обещана ему отцом и матерью. Дон Карлос, услыхав это, отпустил одну из рук Софии, которую с жадностью целовал, и схватился за шпагу, которую ему возвратили, став в такую позицию, что всех напугал, и клялся так, что чуть не рухнул город Валенсия, что никакая человеческая сила не похитит у него Софии, если она сама не запретит ему думать о ней. Но она объявила, что никто другой никогда не будет ее мужем, кроме ее дорогого дона Карлоса, и заклинала отца и мать, чтобы они одобрили ее выбор или готовились видеть ее запертой в монастырь на всю жизнь. Ее родители дали ей волю выбирать себе мужа, какого она хочет, а итальянский граф в тот же день отправился на почтовых в Италию или в какую другую землю, куда хотел. София рассказала все свои приключения, и им все удивлялись. Послали гонца с известием об этом большом чуде к императору, и тот сохранил за дон Карлосом, после его женитьбы на Софии, вице-королевство Валенсийское и все жалованье, какое эта хитрая девушка заслужила под именем дона Фернандо, и дал этому счастливому любовнику княжество, которым их потомки владеют и сейчас. Город Валенсия на свои средства справил их свадьбу со всем великолепием, а Доротея, надев свое платье тогда же, когда и София, вышла замуж за одного дворянина, близкого родственника дон Карлоса.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Бесстыдство господина Раппиньера

Едва реннский советник кончил читать свою новеллу, как Раппиньер приехал в гостиницу. Он с самонадеянным видом вошел в ту комнату, где, ему сказали, находится господин де ля Гарруфьер. Но его радостное лицо заметно изменилось, когда он увидел в углу комнаты Дестена и его слугу, расстроенного и испуганного, как преступник, которого судят. Гарруфьер, заперев изнутри дверь комнаты, спросил храброго Раппиньера, догадывается ли он, почему за ним посылали.

— Наверно, из-за комедиантки, с которой я тоже хотел позабавиться? — ответил, смеясь, мерзавец.

— Как это «тоже»? — спросил Гарруфьер с серьезным видом.