Великий король, правивший тогда,[305] хотел превзойти в великодушии и любезности смертного своего врага, который превышал его счастьем, хотя и не всегда им хорошо пользовался. Карл Пятый был встречен в Париже так, как будто бы он был королем Франции. Прекрасный дон Фернандо был в числе немногих знатных особ, сопровождавших его, и если бы его государь пробыл дольше при самом галантном дворе в мире,[306] эта прекрасная испанка, переряженная в мужчину, внушила бы любовь многим французским дамам и ревность лучшим нашим придворным.

Между тем вице-король Валенсии умер в Испании. Дон Фернандо, полагаясь на свои заслуги и благосклонность к себе своего государя, осмелился просить этой важной должности и получил ее, не вызвав к себе зависти. Он тотчас же уведомил дон Карлоса об успешности своих притязаний и обнадежил его, что как только вступит во владение Валенсийским вице-королевством, помирит его с родителями Софии, добьется для него прощения у императора за предводительство разбойниками и постарается возвратить ему его имение, и что не преминет оказывать помощь ему во всех случаях. Эти прекрасные обещания могли бы несколько утешить дон Карлоса, если бы несчастье его любви позволяло ему утешиться.

Император возвратился в Испанию и направился прямо в Мадрид, а дон Фернандо поехал вступить во владение своим губернаторством. В первый же день по его приезде в Валенсию родители Софии подали жалобу на дон Карлоса, бывшего у вице-короля управителем дома и секретарем управления. Вице-король обещал им справедливо рассудить, а дону Карлосу — защитить его невинность. Произвели новое расследование, еще раз выслушали свидетелей, и, наконец, родители Софии, воодушевленные сожалениями об утрате своей дочери и желанием мщения, которое они считали справедливым, так торопили дело, что в пять или шесть дней оно уже было разобрано. Они просили вице-короля заключить обвиняемого в темницу, а он дал слово, что тот не выйдет из дворца, и назначил день суда.

Накануне этого рокового дня, повергшего в сомнения весь город Валенсию, дон Карлос просил у вице-короля тайной аудиенции, на что тот и согласился. Он бросился к его ногам и сказал ему следующее:

— Завтра, монсеньор, вы должны будете доказать всем, что я невинен. Хотя свидетели, которых я слыхал, полностью обвиняют меня в том преступлении, какое на меня возводится, но я клянусь вашему высочеству, как перед богом, что за день до того, как она была увезена, я не видал ее совершенно и не получал о ней никаких известий ни тогда, ни после. Правда, что я хотел ее увезти, но по несчастью, которое мне неизвестно, она исчезла для моей и своей гибели.

— Довольно, дон Карлос, — ответил ему вицекороль; — пойди заснуть и отдохнуть. Я твой господин и твой друг и больше знаю о твоей невинности, чем ты думаешь; и хотя бы я и сомневался в ней, я обязан быть не столь строгим, потому что ты в моем доме и из моего дома и что ты приехал сюда со мной только при обещании, что я буду тебя защищать.

Дон Карлос собрал все свое красноречие, чтобы благодарить столь любезного господина. Он пошел спать, но от нетерпения, что скоро будет оправдан, не мог заснуть. Он встал тотчас же, как только занялся день, оделся и нарядился лучше обыкновенного и пришел к своему господину в то время, когда тот вставал. Нет, я ошибаюсь: он вошел в комнату только после того, как тот оделся, потому что София, изменив свой пол, спала в своей комнате с одной Доротеей, тоже изменившей свой пол и поверенной ее превращения, которая оказывала ей всякие услуги, так как если бы их оказывал ей кто-либо другой, то могло бы обнаружиться то, что она хотела скрыть. Итак дон Карлос вошел в комнату к вице-королю, когда Доротея открыла двери для всех, и вице-король, лишь только увидел его, как стал упрекать за то, что он встал слишком рано для обвиняемого, который хочет уверить, что он невинен, и сказал ему, что тот, кто не спит, чувствует, что у него что-то есть на совести. Дон Карлос ответил ему, немного встревоженный, что его сну помешала не столько боязнь быть осужденным, сколько надежда увидеть себя скоро свободным от преследований своих недругов справедливым судом его высочества.

— Но вы очень разряжены и выглядите щеголем, — сказал ему тогда вице-король, — и я вас нахожу слишком спокойным в день, когда дело касается вашей жизни. Я не знаю, что думать о преступлении, в каком вас обвиняют. Всякий раз, когда мы разговаривали с вами о Софии, вы говорили о ней с меньшей горячностью и большим безразличием, чем я, — однако никто меня не обвиняет в том, что она меня любила и что я ее убил, как молодого Клавдио, на которого вы хотите свалить вину в ее похищении. Вы мне говорите, что ее любили, — продолжал вице-король, — но вы живете, потеряв ее, и вы не забываете заботиться об оправдании и спокойствии, — вы, кто должен бы был ненавидеть жизнь и все, что может вас заставить ее любить. О, непостоянный дон Карлос! наверно, другая любовь заставила вас забыть ту, которую вы должны бы были сохранить в потерянной Софии, если бы действительно ее любили, когда она была ваша и для вас решилась на все.

Дон Карлос, полумертвый от этих слов вицекороля, хотел отвечать, но тот не позволил.

— Молчите, — сказал он строго, — и поберегите ваше красноречие для ваших судей, потому что, что касается меня, — меня оно не удивит, и я в угоду моему слуге не внушу императору дурного мнения о моей справедливости. А между тем, — прибавил он, обратившись к начальнику охраны, — его надо взять под стражу: тот, кто бежал из тюрьмы, может легко изменить слову, которое мне дал, что не будет искать безнаказанности в побеге.

Тотчас же с дона Карлоса сняли шпагу, и он вызвал большое сострадание у всех, видевших, как его взяли под стражу и как он побледнел и растерялся, и они едва могли удержать слезы.

В то время как бедный дворянин раскаивался, что недостаточно остерегся изменчивого настроения знатных господ,[307] судьи, которые должны были его судить, вошли в комнату и заняли свои места после того, как вице-король занял свое.

Тогда появились итальянский граф, который еще находился в Валенсии, и отец и мать Софии. Они выставили своих свидетелей против обвиняемого, который так отчаивался в своем