— Я свободна, Роджер. Найлз широко раскрыл глаза.

— Что?

— Нельзя вечно сражаться с Императором с помощью одноготолько прагматизма.

Найлз сокрушенно покачал головой. Несколько серебряныхволосков вылетели из его седой прически. Казалось, он с каждой минутой всесильнее старится.

— Ты выбрала неудачное время, Нара. Идет война.

Она понимала его точку зрения. Защищая Империю, монархвсегда находился на пике власти. Однако это утверждение имело и обратнуюсторону. Именно на своем пике власть более всего одурманивает.

— Я собираюсь всей Империи Воскрешенных сказать то жесамое, что сказала Заю, — заявила она. — О планах Императора насчетЛегиса.

Найлз устремил на нее взгляд, полный отчаяния.

— Они убьют тебя, — прошептал он.

— Пусть.

— Воспользуйся всем, что тебе известно, и попытайсяоткупиться.

Она покачала головой. Никакого выхода для нее несуществовало и существовать не могло, уж Император об этом позаботится.

— Нара, из тебя выпустят кровь, каплю за каплей.

— Но сначала я настрою против него целое поколениелюдей.

Найлз облизнул пересохшие губы. Оксам понимала, что он всееще пытается найти какой-то выход, и вдруг догадалась, в чем состоит главныйнедостаток ее старого консультанта. Какой бы лютой ненавистью он ни пылал кмертвым, Найлз всегда боролся с ними с предельной осторожностью, выстраивалпланы медленно и скрупулезно. Он недолюбливал драматизм.

— Сколько тебе лет, Роджер?

— Много. Жутко много, — отозвался он. — Такмного, что я знаю, как остаться в живых.

— В этом твоя проблема. Война порой требует жертв.

— Ты говоришь о самоубийстве, Нара. Она кивнула.

— Верно, Роджер. О заслуженном и хорошо обдуманномсамоубийстве.

Старик-консультант устало сел рядом с ней. Нара с ужасомувидела, что его лицо залито слезами.

— Тридцать лет я потратил на то, чтобы привести тебясюда, сенатор, — проговорил Найлз и всхлипнул.

— Знаю.

— И вот как ты мне отплатила? Мгновение на размышление— и ответ пришел сам собой.

— Да. Именно так.

Потом они какое-то время сидели молча. Оксам отключила полевторичного зрения, прервала поток мнений и позерства, хлынувший в комиссии,слушания, дебаты. Неповоротливая машина законотворчества совершала неуклюжийманевр, разворачиваясь против принадлежащего к ней человека, против «своей».Лучи восходящего солнца заблестели на гранях кристаллов, осторожно перенесенныхв кабинет из прежнего офиса Найлза. Похожие на дерево, увешанное множествомкрошечных зеркал, кристаллы, хранившие бесчисленное множество данных, отбросилина стены отражения лучей от своих граней — веселых солнечных зайчиков.

Нара Оксам слушала тяжелое дыхание Найлза, и ей было жаль,что она не может избавить его от этих страданий. Ей по-прежнему требовались егосоветы. Она надеялась, что Найлз от нее не отвернется.

И словно бы услышав ее мысли, старик развел руками испросил:

— А мне-то что теперь делать, сенатор? Она взяла его заруку.

— Постарайся потянуть время. Потом соглашайся насудебное разбирательство. Но никаких свидетелей в мою защиту. Свидетельствоватьбуду только я сама. С самым широким, насколько возможно, освещением вобщественных средствах массовой информации.

Найлз нахмурился, отчаяние в его взгляде сменилосьсосредоточенностью.

— Тебе попытаются заткнуть рот, сенатор.Государственные тайны, сама понимаешь.

— Они не смогут изолировать весь Сенат, Роджер. Алишить меня сенаторского иммунитета может только Сенат, и больше никто.

Найлз прищурился. У него появилась информация к размышлению,и в его глазах сразу вспыхнули искорки.

— Пожалуй, больше никто, сенатор.

— И я имею право выступить на процессе, где будутсудить меня.

Найлз кивнул.

— Конечно. Даже закон о столетнем табу стоит нижесенаторского иммунитета. Так что, по большому счету, заставить тебя замолчатьсмогут только после того, как Сенат официально решит изгнать тебя из своихрядов.

— Теперь, когда я избрала смерть, возможностей у менябольше, — сказала Нара.

И задумалась над собственными словами. Она прямо сейчасмогла выйти к Рубикону и обратиться к толпе представителей новостных каналов,вооруженных камерами. Она могла рассказать этим людям о том, что замышлялИмператор сотворить на Легисе. Но новостные каналы не смогут передатьинформацию, подпадающую под действие закона о столетнем табу. Так что раскрытьчудовищные планы Императора она могла, только выступив в Сенате.

— Я дождусь разбирательства и сыграю свою роль, когдана меня будет смотреть вся Империя.

— Аппарат уничтожит все твои слова. Прекратят вещаниеиз Сената.

Нара посмотрела на Найлза и кивнула.

— Значит, нам нужно придумать запасной план. Какопубликовать мою речь, если мне заткнут рот. Это должно быть что-то такое...немножко нелегальное — вроде того, как мы распространяли слухи на Вастхолде.

— На Родине это будет непросто. Все коммуникационныесети — в руках у аппаратчиков.

Нара на миг задумалась.

— Пожалуй, я знаю, как обойти Аппарат. Есть у менякое-что, прибереженное на черный день.

Найлз озадаченно посмотрел на нее, и вымученная улыбканемного смягчила хмурые черты его лица.

— Что ж, все-таки хоть самую малость прагматизма я втебя вколотил, сенатор.

— Не прагматизма — тактики, — поправила егоОксам. — Пусть только меня услышат, и Император сильно пожалеет о том, чтотысячу лет назад не умер своей смертью.

АДЕПТ

— Мне нужно отправить сообщение, — повторил Зай.

Адепт Харпер Тревим взглянула на него, пытаясь приспособитьсвое сознание к лихорадочному ходу времени живых. Насколько проще было смотретьна стены. Даже тускло-серый цвет гиперуглерода, такой светлый по сравнению сгусто-черным, казался богатым и привлекательным на фоне продолжающейсяреанимации.

Симбиант Тревим продолжал трудиться, дабы полностью оживитьее. Ее новое сердце еще не полностью восстановилось. Угодливые, трудолюбивыеклетки Другого взяли на себя большую часть работы и реставрировалитрехстворчатый и митральный клапаны. От выстрелов Зая ее головной мозг непострадал, но зато легкие и позвоночник были немилосердно изрешечены дротиками.

Адепт была едва в сознании. Когда она закрывала глаза, то засомкнутыми веками перед ней представал алый горизонт — первый знаквоскрешенных.