Они быстро шли подземной дорогою, десятки раз исхоженной,исследованной Данилою, но на сей раз ему не приходилось ни от кого таиться, ибоКравчук сам шел впереди и освещал дорогу факелом. Когда послышался звук воды,медленно сочившейся в «Кравчукову мотню», Данила украдкой перекрестился. Где-тоздесь зарыл он Фимку, и ко всем проклятиям, расточаемым ей, в ту ночьдобавились новые, ибо снять доски, выкопать в стене углубление, засыпать труп иприбить доски на старое место – все в полумраке, все тишком, все тайком! – былоох как нелегко.

Кравчук все шел да шел. Данила озадачился. Не он липерещупал здесь каждую пядь стены, разыскивая потайной выход? Путь оканчивалсятупиком, это было ему известно доподлинно, однако Кравчук не замедлял шага,словно непременно желал со всею быстротою уткнуться в стену. Данила изо всехсил старался не отставать, смотрел во все глаза, но все же упустил тот миг,когда свет факела взметнулся, словно огненный хвост жар-птицы, и исчез, оставивДанилу в кромешной тьме. Он замер от внезапного ужаса, но тут же вновь появилсясвет, из тьмы выступило лицо Кравчука, и раздраженный голос рявкнул:

– Чего стал? Пошли!

– Куда? – пролепетал Данила, впервые обрадовавшийсялицезрению начальника тюрьмы, а тот усмехнулся:

– Не видишь разве?

Он подсунул факел вплотную к стене, и Данила увидел... исразу догадался, почему ни Елизавета, ни он сам не могли отыскать потайнойвыход: он был скрыт двойною стенкою, проникнуть за которую можно было, толькодоподлинно зная, где она, ибо щель была тщательно замаскирована широким, в дваобхвата, столбом опоры.

Данила мысленно выругался. Этот столб казался вплотнуювтиснутым в земляную стену. Дурак, почему он не удосужился его ощупать!Насколько все теперь было бы проще!

Но времени на самобичевание уже не оставалось: Кравчукпроявлял нетерпение, и Данила со всех ног рванулся вперед. Не более чем черезсто шагов свет факела осветил тяжелую дверь, потянув которую Кравчук проворновзбежал по ступеням, и лица Данилы коснулось влажное дыхание ночи.

Темно было – хоть глаз выколи, ибо осторожный Кравчукоставил факел в светце за дверью. В такой-то темнотище Даниле нипочем неотыскать места встречи!

– Где мы? – выдохнул он чуть слышно, и Кравчук тоже невольнопонизил голос, отвечая:

– В полуверсте от Жальника, в рощице, что на пути к деревне,помнишь такую?

– Помню, – оживился Данила. – А там где?

– Ежели когда хаживал обходной тропкою, небось видел тривыворотня, один на другой нагроможденные? Вот здесь мы и есть.

– Здесь?! – едва не всплеснул руками Данила, так что ТарасСеменыч проворчал:

– Мы-то тут, а вот приятель твой где же?

Данила только головой покачал изумленно. Ну, не зря говорят,что цыган с чертом водится! На спор шел, лишь бы доказать Даниле, что неспростаэти выворотни здесь лежат: не божьим положены промыслом, а человеческим, и непомерещилось ему, когда видел третьеводни высокого человека в черном, который врощу вошел, а выйти из нее не вышел, словно сквозь землю провалился, и путь еголежал как раз мимо этих выворотней. Ну, цыган!.. Слава господу, Данила непоперечился, когда тот заявил, что будет дожидаться их с Кравчуком именноздесь. Наверное, он уже ждет...

Данила напряженно вглядывался в темноту. Рядом нетерпеливосопел Кравчук. Узник уже отчаялся различить хоть что-то и вознамерился шумнуть,как вдруг неподалеку вспыхнул и тотчас погас слабый красноватый огонек... и ещераз, и еще! Это был их с цыганом условный знак, который тот подавал своеютрубочкой-носогрейкою, с коей не расставался ни днем, ни ночью. Данила триждынегромко свистнул на разные голоса, и мгновенное воспоминание резануло посердцу: Вольной, напялив черный кудлатый парик Соловья-разбойника, учитвосхищенного Данилу своему разбойничьему посвисту... В это время послышались торопливыелегкие шаги, которые были бы вовсе бесшумны, разгуляйся по лесу хоть самыймалый ветерок, но сейчас вся природа, чудилось, затаила дыхание, а потомукаждое движение казалось особенно громким.

Кравчук проворно сбежал на несколько ступеней, тут жеворотился с факелом и сунул его прямо к лицу незнакомца. Мелькнули словно бынавеки прищуренный глаз, нос, что ястребиный клюв, курчавая, с сильнойпроседью, бородка, серьга в ухе – и вновь скрылись во тьме: Кравчук опустилфакел, словно испугавшись того, что увидел.

Воцарилось молчание. Начальник тюрьмы, очевидно, ждалпочтительного приветствия, ну а цыган – вопроса, и оба не желали уступать другдругу. Однако цыган все же перемолчал Кравчука!

– Ну, – наконец-то изволил спросить начальник тюрьмы грозно,неприязненно и недоверчиво, – что ты можешь, что делаешь?

– Чурую воды, землю и людей, – высокомерно промолвил цыган.– Все делаю, что пожелаешь! Хошь, такой морок сейчас наведу, что увидишь, какдва медведя съели друг друга?

– Больно смел ты да нагл, – проворчал Кравчук. – Аль необломали еще?

– Что ж, барин, случалось, обламывали, – с достоинствомотвечал цыган. – Случалось и за барымту [64] быть закованным в железы, однакобог милостив, отводил от меня кары суровые.

– Знаешь ли, что мне от тебя надобно? – перешел к сутиКравчук. – Данила сказывал?

– Он-то?! – В голосе цыгана прозвучало такое пренебрежение,что Данила, даже и знавший о разыгрываемой комедии, невольно обиделся. – Больномелкая сошка, чтоб нам с вами свои дела с ним обсуждать!

Этими словами цыган как бы ставил себя на равных сКравчуком, но тому настолько понравилось унижение Данилы, в зависимость откоего он невольно попал, что начальник тюрьмы не стал цепляться к обмолвке.

– А ну, – потребовал, – скажи какую-нибудь свою прибаутку.Хочу поглядеть, каков ты есть дока!

– Не боишься ли? – усмехнулся цыган.

– Чего? – не понял Кравчук.

– Ну, чего... темноты, – загадочно отвечал колдун, однакоКравчук только пренебрежительно фыркнул, и цыган счел это знаком начинать.

– Двенадцать сатанаилов, двенадцать дьявоилов... – мерно,тихо проговорил он, и по спине Данилы словно бы прошлась чья-то ледяная,костлявая рука. Рядом клацнул зубами Кравчук. – Двенадцать сатанаилов,двенадцать дьявоилов, двенадцать леших, двенадцать полканов – все пешие, всеконные, все черные, все белые, все высокие, все низкие, все страшные, всеробкие...