Бойл беспомощно усмехнулся:

– Вот, значит, как ты думаешь...

– Вот, значит, как я думаю! И когда правда станет известна во всей своей полноте, все поймут, что Вега ни в чем не был виноват.

Фрэнни все улыбался и улыбался безостановочно, как заводной заяц из рекламы лапками колотит.

Тут дверь опять открылась. Гиттенс остановился на пороге и секунду внимательно изучал меня и Фрэнни Бойла. Хотя я уже не держал прокурора за грудки, напряжение между нами было очевидно.

По глазам Гиттенса было ясно – он все понял. Но реагировать не стал. Сказал только:

– А я как раз тебя, Бен, ищу. Лауэри хочет с тобой переговорить.

– Похоже, вы уверены, что у нас тут происходит грубое нарушение закона и справедливости?

– Я просто не знаю, что и думать, мистер Лауэри.

Лауэри стоял у окна, спиной ко мне и Келли. Но тут он круто развернулся и впился в меня пронизывающим взглядом. На меня это не произвело большого впечатления – я как раз разглядывал его на заказ сделанные туфли. Его следовательские штучки в разговоре мне были до лампочки.

– Политически корректный ответ, – сказал Лауэри. – Вы со мной в искусстве уклончивости упражняетесь? Или говорите от души?

– От души, сэр, – сказал я. Ну да, стану я тебе, хлыщ поганый, от души что-то говорить!

– И хотел бы вам верить, да как-то не верится, – сказал Лауэри. – У меня впечатление, что вы только прикидываетесь простачком, а на самом деле знаете больше, чем говорите вслух.

Лауэри опять переключился на вид из окна. Из его кабинета вид на центр был чудесный. А я переключился на экраны трех установленных рядышком телевизоров. На экранах мелькали картинки, правда, без звука. Очевидно, в высших кругах считается шиком смотреть сразу несколько программ – дескать, мы ежеминутно в курсе всего!

– Парень из глубинки решил показать городским задавакам, где раки зимуют, – задумчиво произнес Лауэри. – Что ж, поделом городским задавакам, они крепко потрепали ему нервы... – Лауэри вздохнул. – Шериф Трумэн, шутки шутками, но вы должны понять мое положение...

– Мистер Лауэри, вы не обязаны извиняться передо мной.

– Совершенно верно. Я извиняться перед вами не обязан. Я вообще вам ничем не обязан. А вот вы, будучи не у себя дома, кое-что обязаны... Скажите мне на милость, что вы потеряли в нашем архиве? Ведь вы там с утра копались в досье Траделла!

– Так точно, сэр.

– Ищете связь с убийством Данцигера?

– Такая связь вполне возможна.

– Ага, вполне возможна. Я так понимаю: это ваша позиция. А в вину Брекстона вы не верите?

– На сто процентов уверен быть не могу.

– А вы всегда желаете быть уверенным на сто процентов?

– В идеале – да.

Лауэри подумал секунду-другую, а затем сказал отеческим тоном:

– Бен, я в судебных залах не первый год. И знаете, что судья всякий раз говорит присяжным? Что они должны решить, виновен ли обвиняемый «вне любого разумного сомнения». Обратите внимание на формулу. Судья не говорит: «Вне всякого сомнения». Он говорит осторожно: «Вне любого разумного сомнения». То есть судья как бы даже и не мечтает о том, что присяжные будут уверены на все сто процентов. Он лишь просит о предельно возможной уверенности. Иными словами, смиренное сознание, что ошибки возможны, лежит в самой основе нашей юридической системы. Потому что судебный аппарат – это люди, а людям свойственно ошибаться. И мы вынуждены с этим мириться, ибо иного выбора у нас нет. Никто из нас не имеет монополии на истину, никто не имеет машины времени, чтобы побывать в прошлом и все увидеть своими глазами. Мы высказываем догадки, собираем улики и молим Бога, чтобы мы оказались правы, чтобы мы не допустили ошибки. Это огромная, тяжкая ответственность, Бен!

– Понимаю, сэр.

– Мы арестовываем человека не тогда, когда мы на сто процентов уверены в его вине, а когда эта уверенность достигает определенного уровня – к примеру, пятьдесят один процент. Как только мы решили, что вот он, виноватый, мы полностью сосредотачиваемся на отработке принятой версии, землю роем, чтобы подтвердить – да, это и есть преступник. На этом этапе следствия мы забываем о презумпции невиновности. Для нас существует одна реальность – данный человек совершил преступление, и наше дело – это доказать!

– Да, сэр.

Я покосился на Келли, который сидел в кресле справа от меня. Он со скучающим видом разглядывал потолок. Прокурор мог бы с тем же успехом рассуждать о репродуктивных привычках галапагосских черепах.

– Итак, шериф Трумэн, у вас есть сомнения в том, что Брекстон – убийца?

– Да, сэр.

– Выкиньте их из головы.

– Простите, сэр?

– Выкиньте их из головы. Убийца – Брекстон.

– Почем вам знать?

– Да потому что я ловлю преступников с незапамятных времен. У нас достаточно улик, чтобы трижды засудить Брекстона за убийство Бобби Данцигера! Мне, черт возьми, случалось выигрывать дела, где было раз в пять меньше доказательств! Поэтому я не испытываю никакой нужды притягивать к делу за волосы случай десятилетней давности – убийство Траделла. А значит, забудьте, выкиньте все из головы!

Поверьте мне, без упоминания об убийстве Траделла нам проще засудить Брекстона. Таким образом, мы не будем сбивать с толку присяжных избытком информации. Да и городу будет только вредно, если всплывет давняя тема – нераскрытое убийство полицейского Артура Траделла!

Бен, тут речь идет о большой политике. Надеюсь, вы, человек не без образования, это прекрасно понимаете. В данный момент в Бостоне нет острых расовых противоречий, все более или менее нормально. Преступность держится в рамках, народ полицию уважает. Афро-американская часть населения живет лучше и спокойнее, чем в любом другом большом городе Соединенных Штатов. Скажем, в Нью-Йорке ситуация другая. Там полиции не доверяют. Там ее даже ненавидят! Нас, к счастью, Господь миловал. Да, Бен, сейчас речь идет о вопросе политической важности.

Я не очень-то верил идиллической картинке, нарисованной прокурором. Пусть он это втравляет избирателям перед выборами. А у меня свое мнение.

– Даже если дело будут рассматривать в штате Мэн, – продолжал Лауэри, – оно все равно окажется в центре внимания бостонской публики. И я обязан буду сказать народу, что все улики свидетельствуют против Брекстона. И другого подозреваемого не существует. Я не желаю упоминать прошлое десятилетней давности. Я не хочу, чтобы прошлое постоянно волочилось за нами и мешало идти вперед!

– К сожалению, сэр, прошлое неизбежно волочится за нами.

– Бен, я вас прошу, не ройтесь вы в прошлом дерьме! Десять лет назад убийство Траделла привело к обострению отношений между белыми и черными. Сами понимаете: белый полицейский убит черным парнем. «Опять белый убит черным!», «Опять черного обвиняют в убийстве белого!». Вы, Бен, стоите возле цистерны с бензином и поигрываете спичками. Не лучшее занятие для человека вашего ума!