Если бы трагический случай на шахте не испортил турнира, Альфрид, несомненно, показал бы, на что способен. Его обучали верховой езде, как обучают членов королевской семьи, – каждый день по сорок пять минут тренировки под руководством опытного инструктора, который, будучи человеком незнатным, ехал трусцой несколько позади своего ученика, вежливо призывая: «Господин Альфрид, вперед! Господин Альфрид, носки вниз!» Второй ребенок Берты умер через несколько месяцев после рождения, так что мальчику уделялось особое внимание. Он управлялся со своим пони более искусно, чем Густав со своим жеребцом. Не привели бы его в замешательство и внушительные одеяния участников турнира. С того момента, как Альфрид начал себя помнить (да и задолго до этого), он был в центре всеобщих забот. В Руре перед ним преклонялись больше, чем перед кронпринцем в Берлине. Правление в ответ на объявление Густава о рождении Альфрида выпустило помпезный бюллетень с выражением пожелания от имени 50 тысяч крупповцев, чтобы «благословение Божье» снизошло на будущего Круппа.

Крестины Альфрида были событием национального масштаба. Были выпущены программы и приглашения, забронированы места в зале первого этажа. Присутствовали все сановники, которые были ранее на свадьбе Берты, а позднее посетили неудавшийся турнир Густава, и сам кайзер предстал в качестве крестного отца ребенка. В программе давались разъяснения выбора каждого из имен: Альфрид – в честь прославленного великого деда, Феликс – в честь брата Маргарет, а Эльвин – в честь брата Густава. Отец ребенка лично составил расписание церемонии, где подчеркивалось, что Альфрид Феликс Эльвин фон Болен унд Хальбах, который однажды станет Круппом фон Болен унд Хальбах, будет крещен сразу же после рождения. С тех пор всякое, даже самое мелкое сообщение о нем в печати приобретало значение для всего рейха. Решение последовать примеру Фрица и добавить якорь к своему гербу было расценено как добрый знак; германский военный флот набирает силы, и Британия будет изгнана с морей. Когда Берта шествовала по центру Эссена, все смотрели на ребенка, который следовал за ней; взиравшие на него домохозяйки прекрасно знали, что будущее их собственных детей когда-нибудь окажется в руках этого малыша.

Благодаря страсти Густава вести записи, сохранилась масса сведений о ранних годах жизни мальчика, которому суждено было стать самым могущественным из Круппов за всю историю династии, идолом немецкой молодежи в другом, еще более зловещем рейхе. Добросовестная рука отца отметила, что Альфрид при рождении имел рост двадцать два с половиной дюйма; его рост измерялся каждый год в день рождения до совершеннолетия, когда он уже был выше шести футов. Первыми книгами, с которыми он познакомился, были «Путешествия Гулливера» и произведения Карла Мэя, немецкого Фенимора Купера: «Махди», «В Судане» и «Непревзойденный Верная Рука-П». Но одно наблюдение Берты стоит всех фактов, подобранных Густавом. Она заметила, что из всех ее детей Альфрид был «самым серьезным». Лесть окружающих и частная статистика никакого отношения к этому не имеют. Его серьезность, его самоанализ и его ужасное одиночество стали его величайшей силой и величайшей слабостью, возможно, по причине полученного воспитания. Позднее его братья и сестры тоже получили кое-что из подобного воспитания, но они могли полагаться друг на друга, и, поскольку никто из них не унаследовал фамилию Крупп, родительское внимание тут же переключалось на старшего. Когда он достаточно подрос, чтобы ориентироваться в огромном, унаследованном его семьей поместье, то узнал, что полуподвальный этаж предназначен для слуг; общие комнаты находятся на первом этаже; на втором – апартаменты его матери, отца и посещавшего виллу императора; третий этаж отведен для художественных мастерских; дети, няни и гувернантки занимали четвертый этаж; для гостей оставляли пятый. Однако это не означало, что на четвертом этаже он мог найти себе уединение. У него нигде не было укромного места. В первые годы жизни, когда он только начинал ходить, слугам и служанкам было велено ежедневно докладывать Густаву о занятиях ребенка. Обученный частными домашними учителями по плану, составленному отцом, он свободно говорил по-французски до того, как узнал немецкий. Это обосабливало его от других, так же как и прочие факторы, влиявшие на его жизнь. Ему по десять раз в день внушали, что он должен готовиться к такому будущему, какое недоступно для других. Ответственность прежде всего. Его удел, как и его долг, быть одним из самых ответственных людей в мире.

Долг требует, объясняла ему гувернантка Марго Брандт, сбросить пажеский костюм и забыть о том, чтобы скакать галопом перед его величеством. Ему не будет разрешено скакать верхом по ристалищу вместе с отцом. Он должен оставить конскую сбрую и вернуться к урокам. Это и есть то ответственное, что нужно сделать. В конце концов, это ведь только игра, увещевала она его. Может быть, когда-нибудь он сможет послужить рейху в настоящей войне.

* * *

«Холодная война» – в те дни ее называли «сухой войной» – целиком захватила односторонний ум Густава. За исключением вопроса о нержавеющей стали и опытов с твердой вольфрамо-углеродистой сталью, он почти не интересовался продукцией мирного назначения. Международная торговля оружием включилась тогда в гонку вооружений, устремляясь к незримой пропасти, и Густав Крупп быстро приближался к ней вместе с Шнайдером, Шкодой, Мицуи, Виккерсом и Армстронгом, Путиловым (Россия), Терни и Ансальдо (Италия), Бетхлемом и Дюпоном (Америка). Между ними была существенная разница: Крупп вырвался и теперь несся впереди этой стаи хищников. И Берлин надеялся, что он останется в лидерах. Консервативные депутаты в рейхстаге вновь подняли вопрос: «Является ли Германия лидером в гонке вооружений?» (Ist Deutschland Ruestungstreiber) – и благодаря Эссену ответ был утвердительным – «да». Он всегда был таковым. В мае 1914 года Карл Либкнехт, лидер социал-демократической фракции в рейхстаге, подвел итог этой гонке: «Крупповское предприятие – это матадор международной индустрии воооружений, он первенствует во всех отраслях военного производства». Конечно, раздавались отдельные голоса, сокрушавшиеся по этому поводу. Либкнехт клеймил позором этот «кровавый интернационал торговцев смертью». Эндрю Карнеги, рассматривая сметы расходов на вооружение великих держав, признал, что «серьезно обеспокоен», а на другом конце политического спектра Ленин писал, что Европа стала «пороховой бочкой».

Двадцать лет спустя, когда поднялось антивоенное движение, в кругах интеллигенции стало модным упрощать вопрос о конкуренции между крупнейшими поставщиками оружия. Любой агрессивный шаг Франции приписывался Шнайдеру; каждый новый всплеск милитаризма в Стране восходящего солнца – Мицуи. На деле же соперничество между ними носило более сложный характер. За исключением Круппа, фактически все крупные оружейные торговцы были зарегистрированы на мировых биржах, и в результате «перекрестного опыления» инвестиций, обмена патентами и объединения в картели их интересы часто совпадали. Негодование кайзера во время марокканского кризиса 1911 года часто приписывалось влиянию Густава вследствие ошибочного предположения, будто французы и немцы вводили в заблуждение друг друга, преследуя свои коммерческие интересы в Марокко, и Вильгельм направил туда канонерскую лодку «Пантера» для устрашения французов. За шесть лет до этого, когда император высадил войска в Танжере и потребовал проведения политики «открытых дверей», он действительно подвергался нажиму со стороны директоров Марго Крупп, которые хотели по бросовым ценам сбыть в Марокко устаревшие пушки и были встревожены перспективой тарифных барьеров, которые благоприятствовали бы Шнайдеру. Однако ко времени авантюрного рейда «Пантеры» в Агадир ситуация изменилась. Для сталепроизводителей эта страна стала привлекательной уже не как рынок сбыта, а как источник сырья. И хотя Берлин и Париж спорили, кому из них дергать за веревочки марокканских марионеток от политики, Крупп и Шнайдер, а также Тиссен объединили свои интересы в подставной компании «Юнион дэ мин». Эти фирмы договорились разделить железную руду султана на троих. Менее всего они желали дипломатических осложнений между Францией и Германией. Осложнения возникли из-за того, что реймшейдский стальной магнат Рейнгард Маннесман был исключен из соглашения. Он выплатил марокканцам значительную сумму за концессии по добыче руды. Если бы Марокко стало французским протекторатом, то Маннесман потерял бы все. Он убедил нескольких депутатов рейхстага, что является жертвой, а бряцающий оружием всегерманский союз доделал остальное. Канонерка пустилась в плавание, Великобритания встала на сторону Франции, ход Вильгельма успеха не имел. Марокко стало французским. Шнайдер, не нуждаясь больше в союзниках, вышел из картеля, а все трое немцев – Крупп, Тиссен и Маннесман – остались на бобах.