Задолго до этого Густав продемонстрировал, что намерен держать свои двойные обязательства, руководствуясь строго выверенными логическими рамками, и не позволит международной политике империи подрывать свой бизнес. В 1906 году граф Фердинанд фон Цеппелин начал производить в Фридрихсхафене дирижабли для Германии. Три года спустя Крупп взбудоражил международную ярмарку во Франкфурте-на-Майне, выставив там «антицеппелиновские» пушки, которые тут же в спешке начали раскупать наиболее нуждающиеся в них державы – Франция, Англия и Россия. В том же году первый лорд адмиралтейства Англии Реджинальд Маккена произвел еще большую сенсацию в палате общин; состязание между Германией и Великобританией в оснащении флота дредноутами шло уже четвертый год, и вдруг Маккена информирует парламент, что верфи Круппа в Киле готовы поставлять Англии по восемь боевых кораблей в год. Но сделка провалилась. Это было уже слишком, и тут впервые Тирпиц, Армстронг и Виккерс оказались союзниками. Но Крупп все равно выиграл, потому что ему удалось сохранить два вида цен на корабельную броню, беря с Берлина почти вдвое дороже, чем с Вашингтона. Карл Либкнехт огласил эти цифры в рейхстаге, а Тирпиц подтвердил их правильность. Кайзер, совершенно ошеломленный, спросил старшего директора совета фирмы Ретгера, почему так происходит. В ответ он услышал только, что Густав и его директора действуют как душеприказчики покойного Фрица Круппа. Ответ был дан ледяным тоном и никаких последствий не имел.

В 1912 году Крупп перешел в своих действиях ту границу, которая означала бы полный крах для любой другой компании в любой стране. Появились неопровержимые доказательства, что агенты Эссена похитили из папок военного министерства свыше тысячи документов. Несколько прусских юнкеров были пойманы с поличным – так сказать, «с вареньем Круппа на усах». Но это не все: в то же время обнаружилось, что на крупповские деньги были организованы антигерманские выпады во французской прессе с целью спровоцировать Берлин и создать новый выгодный бизнес у себя дома. Эрнст Хокс первым из директоров в главной конторе узнал, что творится неладное. «Однажды утром – это было в середине сентября – Мюлон, один из наших бухгалтеров, пришел в мой офис в состоянии крайнего возбуждения, – написал Хокс. – Он известил меня о том, что Эккиус, глава нашего торгового филиала, занимающегося военными материалами, находится в этот момент у следователей и судьи из Департамента уголовных расследований в Берлине. Они прибыли, чтобы изъять секретные доклады нашего берлинского представителя. Главным образом их интересуют так называемые «Kornwalzer» – наше кодовое обозначение конфиденциальных документов, полученных от Брандта, секретаря. Капитан Дрегер – наш берлинский представитель – и сам Брандт были арестованы. Дрегер, однако, был вскоре отпущен».

Но Брандта и крупповского директора Эккиуса не отпустили, и суд над ними стал кульминацией событий, которые для Хокса были «процессом по делу Круппа 1912–1913 годов», для Социалистической партии Германии – «делом корнвальцер», а для общественности просто скандалом. Как ни называй, но оно было пикантным. Раньше всех об этом деле «пронюхал» депутат рейхстага Карл Либкнехт: зная о его враждебном отношении к оси Берлин – «Хюгель», кто-то прислал именно ему эти материалы. Они были в простом конверте, без обратного адреса. Семнадцать листков бумаги, каждый под заголовком «корнвальцер», содержали тщательно сгруппированную информацию. Отправитель так и не был найден, и Либкнехт передал эти листки военному министру фон Герингену. По просьбе министра полиция начала перлюстрацию входящей и исходящей корреспонденции дома на Фоссштрассе, где находилось представительство Круппа в столице. Они обнаружили, что Брандт систематически давал большие взятки людям в мундирах; восемь военноморских офицеров получили 50 тысяч марок, а один офицер-артиллерист – 13 тысяч. Данные, которые получала разведка, были бесценными; они включали подробное описание каждого вида германского оружия, проектируемых моделей, военные планы и переписку с другими производящими вооружение фирмами. Располагая такой информацией, Крупп мог манипулировать ключевыми военными фигурами. Каждый шаг генералов и адмиралов был предсказуем. Выгодную для фирмы панику по поводу возможной войны можно было спровоцировать в Париже, умышленно создавая утечку отдельных фактов из этой информации, что как раз и произошло. По просьбе Герингена полиция арестовала одновременно тех, кто давал, и тех, кто получал взятки, и произвела обыск в доме на Фоссштрассе, где полицейские узнали, что 700 украденных документов хранились в Эссене в сейфе одного уже ушедшего на пенсию бывшего управленца Круппа.

Власти имели в руках все: документы, признания обвиняемых, расписки в получении взяток, но в течение семи месяцев ничего не предпринимали. Неизвестно, кто потянул за какую ниточку, но бесспорно, что за кулисами кто-то проявил активность. В прессе не появилось ни одного слова, и все арестованные, включая Брандта, были освобождены. Для Либкнехта это было уже слишком. 18 апреля 1913 года социал-демократ вышел на трибуну рейхстага: «По-видимому, невозможно петь патриотические гимны, восхваляющие Германию, не упоминая имени Круппа. Эта ассоциация привычна и ветеранам, и молодежным клубам, и другим имеющим отношение к армии обществам. Ниспровержение доброго имени Круппа, несомненно, стало бы ошеломляющим ударом по символу патриотизма, который мы, немцы, для себя установили. Тем не менее открылся факт, что эта прославленная фирма систематически пользуется своим капиталом, чтобы толкать старших и младших прусских чиновников на разглашение военных секретов». Рейхстагу следует знать, полагает Либкнехт, что фирма обвиняется в «получении секретной информации, касающейся конструкций, результатов испытаний и особенно цен, назначаемых или принимаемых другими компаниями, в личных корыстных целях».

Он сел на свое место среди полного замешательства. Военный министр Геринген усилил всеобщее смятение, признав, что Либкнехт верно охарактеризовал методы Круппа. Он добавил, что нет, однако, никаких свидетельств того, что совет директоров фирмы в Эссене принимал в этом участие. Конечно, нет свидетельства того, что Густав знал все эти грязные подробности – хотя он должен был что-то подозревать, потому что ни одно ассигнование в размере более 10 тысяч марок не могло пройти без его одобрения, но предположение, будто весь совет был одурачен, все же чрезмерно. Общественность не приняла его, так же как и директора; один из них вызвал обвинителя из СПГ на дуэль, а Альфред Гугенберг озвучил основную идею защиты: «Нет дела Круппа, а есть только дело Либкнехта!»

Затем в дело вмешался кайзер. Десять лет назад он прикрыл своим именем гомосексуализм Фрица Круппа, а теперь дал понять, что намерен защищать Густава. В то время как над Берлином гремел гром взаимных упреков и оправданий, Вильгельм пригласил Круппа к себе во дворец и приколол ему на грудь прусский орден Красного орла с дубовыми листьями.

Но скандал уже нельзя было замять. Геринген ушел в отставку, а консервативная берлинская пресса – газеты «Германия», «Тагеблат», «Фоссише-цайтунг» и старая бисмарковская «Норддойче альгемайне цайтунг» – присоединилась к «Форвертс», требуя «козлов отпущения». Его императорско-королевское величество расшагивал взад-вперед, бормоча себе под нос «вот же тупицы, вот болваны»; не далее чем два года назад он объявил, что его королевская корона пожалована ему лишь Божьей милостию, а не парламентами, ассамблеями и решением общественности: «Рассматривая себя как орудие Господа, я иду своим собственным путем». Довольно абсурдно – кайзеру идти одним путем, а всему остальному рейху – другим, и, хотя для него патриотическая верность социал-демократов была невыносима (у СПГ и не было истинной озабоченности за сохранность военных секретов, просто партия нашла жупел и размахивала им), кайзер отступил и предоставил судам заниматься вновь арестованными подозреваемыми.