Если бы новый Крупп прочел этот опус, он, вероятно, одобрил бы его, хотя, естественно, он был менее откровенен в своих обращениях к крупповцам. Он говорил им, что считает себя «опекуном доверенного ему наследства». «Общаясь с вами, я понял, – как объяснял он позднее, – что вы привыкли видеть в семье Круппа, которую я теперь представляю вместе со своей женой, не просто нанимателя, но и сотрудничающего с вами руководителя. Это делало меня гордым и одновременно скромным, – и растроганно добавил: – Деревце, когда-то посаженное Альфредом Круппом и заботливо выращенное Фридрихом Альфредом Круппом, – это деревце преданности и взаимного доверия со временем выросло в огромное дерево, ветви и веточки которого распростерлись далеко. Я шагнул под их защитную сень и узнал, что век традиции крупповцев принес свои весомые плоды».

Некоторые ветви и веточки ушли так далеко, что никто в Руре их так никогда и не увидел. Между 1906 годом, когда Густав стал формальным председателем совета директоров фирмы, и 1909 годом, когда он фактически принял на себя руководство, Крупп с удивлением узнал, что, помимо всего прочего, фирма владеет большой долей австралийской черной металлургии, имеет концессии на разработку богатых месторождений монацитового песка в Индии и стала монопольной хозяйкой обширных никелевых разработок в Новой Каледонии через подставную французскую компанию. Резервы фирмы «Фридрих Крупп» наращивались во всех промышленных странах. И хотя Берта об этом не знала, ее финансовый совет вложил один миллион марок из ее капитала в акции английских фирм, производящих вооружение, что и заставило Густава заняться в Лондоне делами, вместо того чтобы сидеть, позируя для портрета. А Берта и Шнайдеры владели не меньшим числом акций австро-венгерского завода «Шкода», чем любой австрийский инвестор.

В одном только Эссене Круппу принадлежал комплекс из 80 дымящих фабрик. Впервые увидев их, Густав буквально лишился речи. Они потребляли больше газа, чем окружающий их город, больше электричества, чем весь Берлин, и представляли собой огромный город в городе, со своей полицией, пожарной охраной и правилами уличного движения. Но целые мили мрачных строений, расходящихся по всем направлениям от старой «Гусштальфабрик», заслоняли более важную роль АО «Фридрих Крупп» как компании-держателя. Эссен был только верхней, видимой частью айсберга. В Западной и Северной Германии компания-держатель контролировала восемь других гигантских сталелитейных предприятий (один лишь «Рейнхаузен» имел 6 высоких, как башни, доменных печей и 15 воздуходувных машин); судостроительную верфь «Германия» в Киле; литейные заводы, угольные шахты, рудники, глиноземные и известковые карьеры в дальней Силезии, а также три испытательных полигона – в Меппене, Дюльмене и Тангерхютте – каждый из них превосходил любое государственное стрельбище в мире. Ежегодно владения Берты вне Эссена давали 2 миллиона тонн угля, 800 тысяч тонн кокса, 100 тысяч тонн железной руды и 800 тысяч тонн чугуна, а судя по первому годовому отчету Густава, на полигонах было расстреляно в опытных целях 48 880 снарядов и 25 131 оружейный патрон – количество, достаточное для крупной балканской войны. Его коллеги – члены правления – говорили о фирме только в превосходной степени: у нее величайшие возможности, самые высокие дивиденды, самый значительный концерн, самая грозная пушка, – хвалились они, и были правы.

Мог ли Густав улучшить этот рекорд? Мог ли он успокоить седой призрак Большого Круппа, создав нечто поистине достойное старого негодника? Он мог и создал. Крупп был огромен; Крупп должен стать еще внушительнее. Однако прежде всего ему нужен символ. Конечно, вилла «Хюгель» была прекрасной резиденцией, вернее, станет такой после того, как Густав украсит ее темными панелями и обставит массивной вильгельмовской мебелью. Но разве Альфред не говорил, что его работа для него – священнодействие? Густав решил, что штаб-квартира фирмы должна выглядеть столь же впечатляюще, как и замок. И в течение трех лет своего формального председательства он спроектировал цитадель труда и лично контролировал ее возведение. Здание главного управления представляет собой второе наиболее знаменитое сооружение в крупповской империи. В то же время его, пожалуй, можно отнести к самым уродливым административным зданиям в Европе. Унылое, отделанное в вульгарном стиле, похожее на крепость здание было сооружено из пористого камня, быстро покрывшегося копотью, что придало всей конструкции вид огромной глыбы шлака. Один маленький эркер, украшенный тремя кольцами, выходил на улицу на втором этаже. Это была контора Круппа. Выгляни он наружу, чего он, конечно, никогда не делал, то увидел бы удивление на лицах прибывающих посетителей.

Устроившись в этом кошмарном сооружении с его тюремным запахом, Крупп издавал отсюда приказы о расширении фирмы. Трех стрельбищ было уже недостаточно, он хотел иметь четвертое. «Рейнхаузену» теперь нужно больше доменных печей. Изучая материалы о Русско-японской войне, последнем из крупнейших военных конфликтов между великими мировыми державами, он заметил, что огонь артиллерии привел к созданию оборонительных окопов, огражденных колючей проволокой. Со своей жуткой, но безупречной логикой Густав предугадал, что при любых будущих боевых действиях колючая проволока будет иметь огромный спрос (в течение года 1-я Балканская война подтвердила его мнение); в 1911 году он купил самый крупный в Германии проволочный завод Хамма в северо-восточной части Рура. Промышленники повсюду приобрели патентные лицензии на изобретение Рудольфа Дизеля. Если на кильской верфи собирались выпустить самую мощную в мире армаду подводных лодок, то Крупп должен был стать крупнейшим в мире производителем дизельных моторов, и он им стал. На очереди было открытие нержавеющей стали; он настаивал на получении патента и на это изобретение и в 1912 году получил его. Все эти проекты требовали чрезвычайных капиталовложений. Не колеблясь, Густав объявил подписку на заем в 50 миллионов марок, и так же без колебаний общество на него откликнулось. Дивиденды фирмы «Крупп» росли с каждым годом. В 1911 году доход от инвестиций Берты составил 10 процентов; в 1912-м – 12 процентов, а в 1913 году достиг 14 процентов, рекордных для Германии. «Ежегодник миллионеров» сообщал, что третьим из самых богатых лиц в стране был барон фон Гольдшмидт-Ротшильд, зять последнего в Германии потомка по мужской линии франкфуртского банкирского дома. Он имел 163 миллиона марок. Принц Хенкель фон Доннерсмарк шел вторым со своими 254 миллионами марок, ну а первой была Берта Крупп: 283 миллиона. Ее годовой доход превышал 6 миллионов американских долларов. И вкладчиков в дело Круппа привлекала игра на повышение; рынок вооружений становился все оживленней.

* * *

Празднование столетия фирмы «Фридрих Крупп» началось с приходом лета 1912 года раздачей 14 миллионов марок рабочим и служащим фирмы и таким образом обещало всевозможные щедроты. В рейхе оно стало эквивалентом бриллиантового юбилея королевы Виктории 1897 года – разгул транжирства, шовинизма, самовосхваления и слезной ностальгии. Сам юбилей, писала «Нэйшн», отмечался в Германии, «словно фирма является филиалом правительства, и в определенном смысле так оно и есть». Газеты посвящали Круппу тысячи столбцов, в которых проводилась параллель между семьей и народом. Журналы объясняли, как подъем промышленной империи Круппа был связан сложной паутиной нитей с подъемом рейха. Авторы передовых статей напоминали своим читателям, что сто лет назад, когда Альфред Крупп вышел из чрева матери, Германия только начинала сбрасывать наполеоновское ярмо и переживать брожение, которое достигло кульминации в Версале в 1871 году: в честь победы над Францией в каждом городке Германии появились памятники, и местные бургомистры поднимались на постамент под статуей, чтобы воздать хвалу Круппу. Его предприятие, по словам одной газеты, «сегодня, как и десятилетия назад, является величайшим в мире производителем продукции для войны».