Даже в этой стране, население которой всегда кичилось своим педантизмом, привычка Густава к точности стала легендой. С вечера гостей замка «Хюгель» оповещали, что завтрак подается в 7.15. Если они спускались вниз в 7.16, то натыкались на уже закрытые двери столовой. Густав завтракал ровно пятнадцать минут, затем выходил из дому, садился в карету – или, начиная с 1908 года, в машину, – и она трогалась сразу же, как только его ноги отрывались от земли. В кармане он носил небольшую записную книжку с точным распорядком каждого дня: столько-то минут на это, столько-то минут на то. Выделено даже определенное время для составления распорядка на следующий день, а в конце книжки был план составления этого самого распорядка.

Альфред Крупп возрадовался бы. Дни, посвященные работе с бумагами, теперь вновь проводились в Эссене, а слог нового Круппа был столь же тяжеловесен, как в Альфредовых «Общих положениях» 1872 года, которые тот лелеял, как любимого ребенка. Ровно пятьдесят минут выделялось на ужин, если не было гостей, в таком случае ужин заканчивался в 9.45. К этому времени все должно быть завершено, потому что в 10.15 Густав и Берта были уже в постели. В конце концов, постель тоже входила в обязанности Круппа по отношению как к его королевско-императорскому величеству, так и к своей династии; в свое время Большому Круппу – Альфреду это было так же ясно, как и кайзеру. Тут производительность Густава была наивысшей. Через девять месяцев и двадцать восемь дней после свадьбы Берта родила сына. Новоиспеченный отец узнал об этом, когда носился быстрыми шагами по библиотеке замка, и тут же продиктовал машинистке меморандум к высшим должностным лицам фирмы:

Это звучит как объявление об успешной сделке, в определенном смысле так оно и было; появился наследник, который вступит во владение имуществом концерна. Воодушевленный, Густав вскоре вернулся к своему обычному ритуалу в 10.15, и его эффективное исполнение своих высоких обязанностей продолжало приносить плоды. Записи обо всем этом есть в архивах. Второй сын: 1908 год. Третий сын: 1910 год. Первая дочь: 1912 год. Четвертый сын: 1913 год. Пятый сын: 1916 год. Вторая дочь: 1920 год. Шестой сын: 1922 год. План Шлиффена провалился, Второй рейх потерпел крах, но Круппа это не останавливало: у него были обязанности, и они должны быть выполнены.

Железнодорожные служащие, знавшие, что их расписания предусматривают время, которое он отводил на чтение, находили это забавным. Но им пришлось бы спрятать усмешку и устыдиться, если бы они увидели макет поезда в картинной галерее на третьем этаже виллы «Хюгель». В техническом смысле он принадлежал детям Круппа. Они фактически работали на железной дороге. В распорядке Густава шестьдесят минут в неделю уделялось им, и отец позволял им наблюдать, как он манипулирует трансформатором. Игрушка была сложной конструкцией с проводниками, тройными выключателями, паровозными депо и крохотными мастерскими. Содержание всего дорожного хозяйства в порядке было обязанностью молодого поколения; осуществление контроля – задачей Густава. С секундомером в руке он проверял, как ходят паровозы, идет подача угля, посадка и высадка пассажиров, загрузка и разгрузка товарных вагонов. Все это, объяснял он своим сыновьям и дочерям, – хорошая для них практика.

Поскольку родительское одобрение ценилось превыше всего, а никто не бывал холоднее Густава Круппа, когда он не видел причин для одобрения, дети трудились в поте лица и достигали совершенства.

Поезда на вилле «Хюгель» всегда ходили минута в минуту.

Так же было и со всем прочим. Званые обеды в замке носили исключительно деловой характер. Берта занималась сервировкой, Густав рассаживал гостей согласно протоколу, а слуги следили за временем. Приезд гостей в собственных машинах не допускался: их шоферы могли оказаться недостаточно аккуратными. Вымуштрованные крупповские шоферы доставляли приглашенных к главному подъезду в 1.29 пополудни. В 1.30 гости уже входили в приемный зал, чтобы поболтать с Густавом и Бертой до 1.40, когда их приглашали в столовую. В тот момент, когда Крупп заканчивал с очередным блюдом, слуги убирали со стола все тарелки; нерасторопные или словоохотливые гости оставались голодными. Еда заканчивалась в 2.15, кофе – в 2.29. Ровно в 2.30 гостей усаживали в ожидавшие их лимузины и развозили по домам. Ничего не было оставлено на самотек, учитывалась даже температура кофе, который мог бы расстроить весь порядок, если бы оказался чересчур горячим. Вот каким Густав был в жизни: любое сердечное движение, по его мнению, было признаком слабости. Притом он верил, что одна уступка соблазну неизбежно вела к другим. Он поддерживал в своем офисе холодную температуру не из-за неприязни к комфорту; холод также способствовал тому, чтобы подчиненные затрачивали на разговоры по работе минимально возможное время. По ночам окна виллы «Хюгель» были распахнуты настежь (в этом он расходился с Альфредом, своим идолом, которому следовал во всем остальном), так что все оставались на отведенных им местах, под своими одеялами. Единственно, кому разрешалось бродить по залам, так это его жене, которая желала лично убедиться, что в каждой кровати было по одному спящему. По свидетельству очевидца, «одной из ее любимых, самой себе поставленных задач было бродить в одиночестве по ночам возле спальных комнат слуг. Длинные ряды крошечных комнатушек тянулись в два крыла – одно для женщин, другое – для мужчин, и соединялись они металлическим мостиком. Завидев мужчину или женщину в коридоре, соединяющем одно крыло с другим, она приструнивала их».

Зимой это было трудной обязанностью; поскольку ее муж оказался любителем свежего воздуха, ей приходилось кутаться, как часовым на Восточном фронте. Едва ли Густава беспокоили затраты на уголь. На опыте своей дипломатической карьеры он убедился, что ничто так не подкупает, как жизнь на широкую ногу. Вилла «Хюгель» стала самым внушительным жилищем в мире. Пристройки, рвы и башни добавлялись до тех пор, пока замок не стал похож на средневековый, каким его изображают в диснеевской стране чудес. На кухне в подвальном этаже главного здания два шеф-повара командовали двадцатью помощниками. В «Хюгеле» была своя птицеферма, свои оранжереи, мастерские, малярный цех и сто двадцать человек домашней прислуги, не считая садовников и конюхов, следивших за восемью верховыми лошадьми Круппа и четырьмя парами упряжек для экипажей. Верховая езда была единственной страстью Густава. Он не курил, не пил, не любил болтать попусту и не поощрял никакой фамильярности со стороны домочадцев, расположив свой рабочий стол на вилле «Хюгель» так, чтобы сидеть спиной ко входу. И даже когда у него появились четыре лимузина – для них были расширены конюшни, – Густав не изменял своим ежедневным прогулкам верхом. Он хотел, чтобы сыновья его сопровождали. В воскресенье утром дочерям разрешалось еще поспать, но мальчики должны были садиться в седла сразу после завтрака. Когда они достаточно подросли, чтобы позировать для портрета, он выбрал самого лучшего в Германии художника, рисующего лошадей. «И он своего добился, – заметил мне кисло один из его сыновей. – Получил коней».