9 января. Правительство Москвы подало в отставку. Лужков сформирует новое».

После провала ГКЧП Попов мог чувствовать себя одним из главных героев. Он — признанный идеолог победившего демократического движения и его трибун. Он — первый изобличитель административно-командной системы. Его встречали люди радостными криками ночью с 19 на 20 августа у Белого дома. Его предложения по реформам в Москве поддержал Ельцин.

Но это оказались последние его победы. Как часто бывает, триумф стал прологом падения.

Уже через несколько недель он, как и остальные депутаты СССР, потерял общегосударственный статус. Искал, но не получил места в российском правительстве, однако в любом случае «с Москвы» он хотел уйти. Сферой его деятельности стала «всего лишь» столица, и путь наверх оказался заказан. К тому же и предварительно согласованные реформы забуксовали — предложения московского мэра увязли в правовых процедурах и коридорах. И то сказать: многие из них противоречили существовавшим законам напрямую, другие (по особому порядку приватизации в Москве) не соответствовали стратегии нового экономического курса, проложенного Гайдаром. Но эти «танцы на паркете» происходили, когда Москва оказалась на пороге катастрофы. Больно вспоминать: в те дни над столицей нависла угроза настоящего голода. Пустые прилавки магазинов, животная толкотня, визги и потасовки людей, бросавшихся к прилавкам, как только там появлялись хоть какие продукты, необходимость побегать, чтобы купить что-нибудь на карточки.

Скрытая картина, известная городскому руководству, выглядела еще хуже. По всем основным группам продовольствия запасы не превышали нескольких дней. И это в Москве, где привыкли закладывать продовольствие на овощебазах еще по осени, иметь на руках договоры на поставку сельхозпродукции хотя бы в пределах, обеспечивающих физическое выживание и немножко сверх того.

Осенью 1991 года овощебазы были заполнены в лучшем случае на 30 % плановых объемов, с договорами было и того хуже, да и те, что имелись, не были гарантированы.

О положении в городе я рассказал в интервью «Независимой газете» 18 декабря 1991 года:

«Продовольствие к нам не везут, а остатки его сейчас составляют порядка 5–20 процентов от нормы… И без свободных цен не привезут вовсе. Распорядиться этими остатками в условиях ажиотажного спроса нелегко, а при управленческом хаосе и вовсе почти невозможно. Поэтому отставка Попова ситуацию, конечно, не упростит. По-человечески его понять можно. Он избирался под значительные властные полномочия. Но на практике их не оказалось.

В результате сдвигов к лучшему в городе почти нет. Но если бы уже сегодня полтора миллиона москвичей получили возможность растить собственный урожай, еще 7 миллионов стали собственниками жилья, если бы работники заводов Москвы, ее магазинов и столовых стали собственниками своих “производств”, а учителя, врачи, военнослужащие, пенсионеры получили бы свою долю собственности в процессе приватизации, настроение у людей было бы совсем иное. А так в спорах между более быстрыми и более справедливыми механизмами приватизации пока побеждает госсобственность, которая несокрушимо ожидает конца не начатой еще экономической реформы».

Так что упомянутое в дневнике «увлечение натуральным хозяйством» — стремление Попова выделить москвичам участки под подсобные хозяйства, обложить оброком столичные предприятия для натурального обмена с аграриями — выглядит смешным только в наше сытое время. Тогда это был вопрос жизни. Средством наполнения прилавков был переход к свободным ценам и приватизация магазинов, баз, кафе. Получи директор и весь трудовой коллектив право на прибыль от продаж, да еще при свободных ценах, они из кожи вон выскочат, но найдут, чем торговать.

Российское руководство склонялось подготовить и провести аукционы по продаже предприятий торговли и услуг, получив за это рубли, которые при гиперинфляции тут же превратились бы в ничто. Но какой-то особой московской модели Гайдар не принимал.

Хотели пойти по пути продажи магазинов — директора пригрозили забастовкой и саботажем. Пошли на аренду, но директора попытались ответственность за снабжение возложить на городские власти, а себе оставить получение прибыли.

Прокуратура СССР постоянно оспаривала право столичных властей идти вперед без общесоюзной и общероссийской правовой базы (а законы СССР и РСФСР часто противоречили друг другу).

Оставалось грести по сусекам и ждать, что после СССР (а союзные органы и лично Горбачёв топтались на месте, с каждым днем их неспособность начать реформы становилась все более нетерпимой) Россия, развязавшись с республиками, тянувшими с преобразованиями, сможет выйти из тупика.

И Попов не выдержал — подал в отставку. Это была попытка шантажировать Горбачёва, Ельцина и Гайдара и добиться от них согласия на реформы с московской спецификой. Но была и вторая весомая причина: он просто испугался. Понимая, что тяжесть испытаний, через которые предстоит пройти миллионам россиян, может оказаться невыносимой (никто и представить не мог, что инфляция перерастет в гиперинфляцию), он боялся, что дубина народного гнева может в первую очередь обрушиться на наши демократические головы.

Еще 5 октября на заседании политсовета Движения демократических реформ он говорил: «Завтра мы приватизируем в Москве торговлю, послезавтра она взвинтит цены. И если леворадикальные силы выведут народ на борьбу с этими взвинченными ценами, то, хоть мы уже обеспечили — вот Евгений Вадимович (начальник Московского УКГБ) здесь сидит и Аркадий Николаевич [Мурашев — Е.С.], начальник ГУВД Москвы — на ключевых постах в системе правоохранительных органов, но и их сил не хватит, чтобы защитить нарождающееся предпринимательство».

Я пытался отговорить его от малодушного решения. Нельзя бросать начатое дело, вовсе не обреченное на провал, нельзя предавать своих избирателей и «Демократическую Россию». Лужков и правительство Москвы призывали его остаться, президент Ельцин тоже просил потерпеть, обещал поддержку и слово сдержал.

Попов остался. Но ощущение его «временности» никуда не исчезло, что сказалось и на отношении к нему окружающих, и на работе руководимых им структур.

Реформы — старт!

Прошло больше двух месяцев после конца ГКЧП, почти два месяца как был распущен союзный Съезд и над Ельциным не осталось, по пушкинскому царевичу Елисею, «никого, кроме бога одного». И российского Съезда народных депутатов во главе с Хасбулатовым, по крайней мере, по конституции.

Страна была «беременна» реформами. Но не рожала их.

Нельзя было не двигаться вперед, но в существовавшем формате власти двигаться вперед было нельзя.

Период с сентября по конец декабря 1991 года стал чудовищным управленческим сочетанием несочетаемого. Формально СССР еще существовал, но уже как древо с усохшим корнем и отпавшими побегами, которые, в свою очередь, еще не прижились, не обзавелись собственной полноценной корневой системой. В республиках нет своих валют, своих банков, своего гражданства.

На союзном уровне ничего не решалось. Горбачёв ничего не делал, поскольку реальной готовности порвать с социализмом у него не было, и, главное, управлять событиями он уже не мог. Ни уверенности в себе, ни авторитета, ни рычагов.

Но и Ельцин не действовал активно, поскольку многие решения