Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но ведь он умер...
Умерла и Марта. В Петербурге она, лифляндская пленница, уже Катерина, Катьюша... Василефская, как назвал ее он, огромный, тяжелый, но ласковый, хотя и нетерпеливый, как солдат... Двадцать лет прожила она с ним и со своим страхом. От страха и любила, в страхе великом беременела от него. Страшно было на других-то и глаза поднять. Через год родила первую девочку. Мертвую. Попы окрестили все одно, назвали Катериной в честь великомученицы Александрийской.
Новый господин, Питер, царь русский, велел ей принять православие. Попы говорили: «Тогда дети не станут помирать». Она послушалась беспрекословно. Во время обряда восприемником ее был назначен царевич, сын Питера, недобрый восемнадцатилетний вьюнош. По нему и называться она стала Катериной Алексеевной и, как водится у русских, фамилию тоже получила от него же — Михайлова.
Вторая дочка, Анна, народившаяся в январе того же года, выжила. Жить осталась и третья дочка — Елисавета. Потом были еще дети. Много детей. Она почти все время ходила беременна. Но младенцы не жили. Она вспомнила палящую жару Прутского похода, когда своими драгоценностями выкупила армию и Питера из османского окружения. О том, как стояла с государем под венцом в скромном храме среди самых близких людей. И как полжизни протряслась в каретах, поспевая за своим непоседливым господином и мужем. А какой он бывал страшный, когда накатывал гнев или, наоборот, после припадка впадал он в мрачную меланхолию... На мгновение промелькнула в памяти окровавленная голова несчастного Монса, улыбчивого, доброго. Первого из мужчин, с которым изменила она господину своему. Но вот все заслонило лицо Петра в гробу, и смрадный дух от покойника стеснил дыхание. Она снова закашлялась и открыла глаза. У изголовья стоял Алекс. Нет, стоял князь Александр Данилович Меншиков с бумагами, в которых опять приговоры, опять казни... Послушные члены Учрежденного суда приговорили Девьера и Толстого, «яко пущих в том преступников, казнить смертию...»
Смерть
Как заставил Меншиков умирающую, находящуюся в агонии императрицу подписать нужные ему указы — до сей поры тайна. Но уже в середине дня содержащимся под караулом арестантам было читано конфирмованное и смягченное наказание: «Девьера и Толстова, лишив чина, чести и деревень данных, сослать: Девьера, Толстова с сыном Иваном — в Соловки; Бутурлина, лиша чинов, сослать в дальние деревни. Скорнякова-Писарева, лиша чина, чести, деревень и бив кнутом, послать в ссылку; князя Ивана Долгорукова отлучить от двора и, унизя чином, написать в полевые полки; Александра Нарышкина лишить чина и жить ему в деревне безвыездно; Ушакова определить по команде, куда следует». Потом прибавлено: «Девьеру при ссылке учинить наказанье, бить кнутом».
Прочли и тут же стали выгонять на двор под холодный ветер и начавшийся дождь. Там снаружи стояли приготовленные ямские подводы. Наскоро учинили наказание и впавшего в беспамятство бывшего генерал-полицмейстера завалили на телегу. На другую взгромоздился бывший обер-прокурор. Капрал, назначенный командовать сим скорбным поездом, расписался в канцелярии за то, чтобы «как в дороге, так и на квартирах содержать (колодников. — А. Т.) под крепким караулом и всегда быть при них человеку с ружьем или со шпагою и писем писать и чернил и бумаги им давать не велеть, и тайно ни с кем говорить не допускать, и весть их наскоро».
Были тут и еще две телеги с солдатами. Меж штыками виднелась старая голова Петра Андреевича Толстого и его сына Ивана. Караульному начальнику вручен был указ к губернатору архангельскому Измайлову. Строки его требовали без промедления отправить Толстого с сыном на судне в Соловецкий монастырь и «велеть им в том монастыре отвесть келью, и содержать его, Толстого, с сыном под крепким караулом: писем писать не давать, и никого к ним не допущать, и тайно говорить не велеть, токмо до церкви пущать за караулом же и довольствовать брацкою пищею».
В сумраке же наступившего вечера, когда ямские подводы с арестантами, миновав заставу, разъехались в разные стороны, ударила с крепости пушка, возвестившая, что ее величество государыня императрица и самодержица всероссийская Екатерина Первая Алексеевна в бозе почила.
10
Долго тянется застолье. Предки наши, как и мы, не любили и не умели собираться накоротке. Артемий Петрович рассказывал о прошедших годах, о службе близ императора. Хвастал. И все знали о том, но не осуждали, понеже в свою очередь хвастали тем же и не менее.
Платон Иванович Мусин-Пушкин поминает о неудавшемся заговоре против светлейшего князя. Много тогда голов покатилось после скоропостижной смерти государыни...
Федор Иванович сидит за столом, слушает — не слушает. Думает о своем. Поминает те же годы, конец опостылевшей службы в Астрахани, переезд в Москву и сватовство свое, а потом свадьбу... Эко, сколь всего пролетело.
Глава девятая
1
В 1728 году, по смерти ее величества императрицы Екатерины Первой, кончилась и его, Соймонова, многотрудная служба на Каспийском море. Продолжалось сокращение расходов на армию и на флот. Стали офицеров отпускать по домам. Многие рады были. Имения без хозяйственного присмотру окончательно в разор приходили. Мужики баловали. Рад был и Федор, получив долгожданный отпуск. Давно пора было наведаться в родные места. Приказчик уж и жаловаться устал. Последний раз писал, что-де обер-инспектор господин Иван Никифорович Бобрищев-Пушкин, пользуясь отсутствием барина, наложил подати не токмо на пустые дворы, но и на погорелые тож. А сильных мужиков многих в солдаты побрали, отчего земли запустошились. Писал, что в селе Волосово близ города Алексина гулящие люди барский двор вконец разорили, сараи и конюшни пожгли, а коней увели незнамо куда... Много накопилось дел по хозяйству, решить которые мог только он — Федор Иванович Соймонов, владетель невеликой вотчины своей и людей своих. Но не только эти дела требовали приезда Соймонова. Хотя он и чувствовал себя повинным за разоренное хозяйство, а в какой-то степени и за судьбу крестьян, но главной заботой капитана было желание жениться. Соймонов не был злым человеком. Служба во флоте, на корабле развила в нем чувство ответственности, заботы о людях своих. Являясь сыном времени, он не задумываясь бы продал принадлежавших
