в груди все отдавалось, на это «у меня должен быть папа». Ему даже сглотнуть пришлось, чтобы голосом, взволнованную дрожь не выдать.

У него мозги, кажется, взорвались от слов сына, и руки зачесались, так захотелось его обнять сейчас, прижать к себе и убедиться, своими руками потрогать, увериться, что он настоящий, живой. И что все это реальность, его настоящее, а не какое-то коматозное виденье от того, что его машина сбила, или еще какая хрень подобная.

– Ты теперь со мной навсегда? – вдруг спросил мальчик и подошел ближе, – Больше не уйдешь?

– Я… если бы я только знал, Илья, если бы я только знал, что ты есть, я бы пришел раньше! И сейчас уже не уйду!

– Ты обещаешь? Если мужчина обещает, он должен выполнить то, что сказал!

– Так мама говорит?

– Нет, так Сава говорит, он так раз мне сказал, а я запомнил.

– Правильно Сава говорит, кем бы он ни был.

Илья вдруг к нему бросился, и у него сердце сдавило от того, каким сильным и цепким оказалось объятие сына. Костя стиснул его в ответ, но силу контролировал, чтобы больно не сделать. У него сын хоть и рослый, но какой-то тонкий, костью, что ли. И впервые, за эти два месяца, его отпустило немного. Вдохнул поглубже, ни с чем не сравнимый запах, запоминая это ощущение, запоминая эти маленькие, но уже такие сильные руки. Он, своей грудью чувствовал, как у мальчишки сердце бешено колотится, как у него самого оно бухало о грудную стенку,– того гляди вырвется.

***

Она должна радоваться, что сын счастлив, должна, но как-то не получалось. Вот не получалось и все тут! Сердце на части рвалось, и слезы душили, ртом воздух глотала, а дышать все равно не могла. Не хватало кислорода, ей будто дыхание перекрыло.

Тайком подглядела, как Илья с отцом держится, и все прекрасно заметила. Чуть подрагивающие пальцы от того, что волновался ее мальчик, блестящие от сдерживаемых слез серые глаза. Попытку, за напускной серьезностью, скрыть, разлившуюся у него в душе радость от долгожданной встречи.

Она подметила все это, стоило из спальни выйти, и вернулась обратно. Не хотела их спугнуть, отрывать своим появлением их друг от друга.

Но сидела, здесь, совсем по-другому поводу.

Никогда и ни к кому не ревновала, а сейчас это гадское чувство жгло ей сердце, душу насквозь прожигало своим ядом, своей чернотой.

Так и хотелось сбежать вниз и заорать на этого, по сути, чужого ей мужика, что это ее сын, только ее!

Ненавидела себя за это, головой понимала, что реакция Ильи совершенно нормальная, что сейчас весь его мир сузится до одного человека. И разговоры будут только об отце, о его мыслях, о его поступках, а она отойдет немного на второй план. Но это не значит, что сын перестанет ее любить или будет любить ее меньше.

Просто так будет!

Любовь, она разная бывает, и даже к родителям она разная. Марина все понимала умом, готовила себя к этому, но сердце глупое все равно рвалось, и слезы уже катились по щекам.

Ей было очень больно и радостно от того, что сын счастлив. Ради него она смирится, будет общаться с Костей нормально, не будет чинить никаких препятствий их общению, хотя самой хочется спрятать сына от всякой боли и разочарования в этом человеке.

Не верила ему. Пусть слышала, как Таня о нем отзывается, Дима считает его другом. Но она знала его другим, чем они. Она видела в нем предателя и труса, что испугался ее слов любви, как какой-то малолетка.

Он привык использовать других, за все расплачиваться деньгами, показывать, что у всего есть своя цена.

Она тоже к этому привыкла, это часть ее жизни. И она за счастье и здоровье своего ребенка готова собственную жизнь отдать. Но ему не верила.

Люди не меняются, это знала прекрасно. Прятали себя в панцири, скрывали за лицемерными улыбками настоящее нутро.

Но все же, почему-то позволила этой встрече состояться, привела его в свой дом. Для себя железно решила, что у сына появится отец и он будет у него до конца жизни, даже если теперь сам Костя захочет уйти, у нее достаточно связей и влияния, чтобы заставить того передумать.

Вытерла слезы, пару раз вдохнула поглубже, и вышла к лестнице.

Сердце дрогнуло, а руки судорогой заломило от того, что старательно не давала себе воли сжать их в кулаки.

Они так и сидели вдвоем на диване в гостиной, рядом совсем друг с другом, говорили тихо, но у обоих одинаково сияли радостно глаза.

– Пойдем ужинать, все скоро остынет! – оба вскинули на нее удивленно глаза, будто ее не было здесь никогда. Снова, болью полоснуло, ножом по сердцу, – Илья, руки помыть не забудь.

Сын понятливо кивнул, осознал, что мать плакала, но ничего говорить не стал, ушел в гостевую ванну. Он у нее умный, знает, что сейчас не время для личных разговоров между сыном и матерью. Чувствовал по ее настроению, что отцу она не рада.

– Тебе особое приглашение нужно, чтобы пошел руки мыть или на ужин не остаешься?

– Тактично пытаешься намекнуть, что мне пора? – мужчина поднялся и подошел к ней

– Мне все равно, а вот Илья расстроится, – это мне нужно меньше всего. Я готова терпеть тебя в своем доме и в жизни, только ради счастья сына, но не больше. Ты его отец, мешать не стану, но в мою жизнь ты не лезешь никаким образом, – это единственная вещь, о которой я прошу.

– Не лезть, в каком смысле? – его глаза зло блеснули, – Я должен знать кто ты и что ты. Из жизни Ильи я исчезать не хочу и не буду, но ты мать и я это осознаю, и, если что-то понадобится,– не важно что,– я хочу, чтобы ты обращалась ко мне.

– Не нужно больше под меня копать, Костя, – тихо проговорила, сдерживая рвущийся наружу гнев, – Иначе, получишь по рукам, довольно ощутимо. А в деньгах он не нуждается, но, чтобы не ущемлять твоё мужское самолюбие, я подумаю, как получше опустошить твой кошелёк.

– Думай.

–Мам, пап, все хорошо?

– Да, – повернулась к сыну и нацепила радушную улыбку, – Все прекрасно.

Ужин прошел в разговорах, в основном говорил Илья, раньше такой разговорчивости она за ним не наблюдала. Но, все говорил и говорил, все про себя рассказывал, не стеснялся, не зажимался, как бывало в компании новых людей, а строчил словами, как из пулемёта.

Она же еле уговорила себя поесть, сидела