в первое столетие петербургского периода своей истории, Россия стала игрушкой в этой царственной азартной игре.

Александр тогда недооценивал Наполеона, который с таким дьявольским искусством сумел пафос великой революции отвести в русло своего честолюбия. Истинно немецкое сердце этого коронованного Вертера, плененное чарами «феи с берегов Шпрее», и наследственным преклонением перед прусской солдатчиной, обвеянной гением Великого Фридриха, отдало все силы и средства неведомой ему России на служение прусским интересам.

Сотни тысяч костромских, тамбовских, новгородских, самарских и прочая, и прочая мужиков, оторванных от хозяйства, от родины и семьи, втиснутых в железные прусские мундиры, вымуштрованные палками опрусаченных капралов, вынуждены были проливать свою кровь за интересы прусского короля. А прусский король, заключив дружественный союз с Александром, на всякий случай вступил в тайный союз и с Наполеоном, что, впрочем, не помешало ни Наполеону разгромить Пруссию, ни Александру вновь спасать ее кровью русских солдат.

Перед Аустерлицем Александр посылает к Наполеону для переговоров своего любимого генерал-адъютанта князя Долгорукова, который, по словам Наполеона, разговаривал с ним в таком тоне, точно Наполеон «был боярин, которого собираются сослать в Сибирь». Из этих переговоров, конечно, ничего не вышло, бой стал неизбежным, хотя Наполеон тогда вполне искренно не желал войны с Россией. К несчастью, Александр не послушался советов ни своего друга Чарторыжского, ни номинального — им же лишенного всякой действительной власти — главнокомандующего Кутузова, и остался при армии. Фактически все командование очутилось в руках австрийского квартирмейстера Вейротера, который и составил свой план сражения. Русские генералы с Кутузовым во главе видели совершенную негодность этого бумажного плана и предвидели неизбежность поражения. Притом русские войска, по обыкновению, были голодны и необуты, вынуждены были питаться реквизициями и восстановили против себя население.

Но самодержавная воля Александра ни с чем и ни с кем, по обыкновению, считаться не желала, и в результате — одна из самых блистательных побед Наполеона и одно из самых решительных поражений союзников, австрийцев и русских. Сам Александр только случайно не попал в плен к Наполеону.

При этом замечательно, что австрийцы, за которых и дрались русские, потеряли 6 тысяч человек, а русские около 21 тысячи…

Повоевав еще года два в интересах Пруссии, уже успевшей отказаться от союза с Наполеоном, и потерпев жестокое поражение под Фридландом, Александр, наконец, убедился, что военными силами ему Пруссию не спасти, и решил мириться с Наполеоном.

Не прошло и месяца после Фридландского поражения, как состоялось унизительное для Александра Тильзитское свидание, которым началась знаменитая в истории с лишком четырехлетняя трагикомедия франко-русского союза.

Два величайших обманщика своего времени, два величайших обольстителя, каких знает мировая история несколько лет подряд, взапуски, под личиной самой тесной дружбы, старались всячески обмануть, обойти, провести, предать и обольстить друг друга.

В двенадцатилетнюю борьбу, которую непрерывно, с нечеловеческой энергией вел сначала генерал революционной армии, затем первый консул и, наконец, император французов против экономического преобладания Англии, вмешался третий игрок.

Гениальный авантюрист, душа которого была овеяна пламенным пафосом революции, ее стремительностью, всем напряжением ее энергии, истинный сын нового времени, встретил в этой игре, в лице русского императора, замечательного партнера.

Один — весь воплощение новых времен, самый яркий представитель третьего сословия, весь энергия, расчет, весь напряженная воля, направленная на внешний мир, на его покорение.

Он всюду вносит с собою разрушительные начала революции, пред ним падают все стены и обветшалые твердыни изжитого феодализма. Он напоминает какого-нибудь нефтяного или железнодорожного короля наших дней, главу и директора мирового треста, который устанавливает цены, диктует свою волю рынкам и биржам, разоряя одних, обогащая попутно других, он завоевывает концессии, держит в своих руках мировые связи, вызывает войны и диктует условия мира.

Наполеон предвосхитил этот тип делового человека охватывающего весь мир, опутывающего все страны сетью своих интересов, тип трестмена, получившего такое развитие в Америке. Наполеон орудовал армиями и управлял странами, как в наше время орудует директор какого-нибудь мирового треста армиями приказчиков, техников, инженеров и рабочих. Какой-нибудь Вандербильд, Рокфеллер, Ротшильд, Стиннес не богаче всех тех, с кем он борется. Но он умеет в каждом данном пункте, в каждый нужный момент сосредоточить больше средств и захватить добычу.

Наполеон орудовал старыми средствами, армиями и вооруженной силой, но он сумел дать этим старым силам новую организацию, он ввел новые методы борьбы, и эти методы усвоены теми вождями мирового капитализма, предтечей которых он был.

Наполеон был подлинным порождением духа революции, на ее пламенеющем горне получил он свой стальной закал, она сообщила ему этот орлиный размах, этот пафос, который он сумел оковать строгим, точным и холодным расчетом и учетом сил.

И с этим воплощением новой исторической эпохи пришлось встретиться Александру.

И у Александра была воля, но эта воля была направлена внутрь и служила только делу самосохранения и ограждения своей личности. Павловская наследственность сказалась в увлечении Александра чувством — в идее он его отрицал — самодовлеющего самодержавия. По той же наследственности и армия ведь становилась самодельной. Недаром его дорогой друг Аракчеев считал, что «война портит армию», внося беспорядки в муштру, в нужную для парадов выправку.

Одним словом,

Я боюсь, в пылу сражений

Ты утратишь навсегда…

вид и приемы игрушечного солдатика, нарочито приспособленного для парадов.

— Ведь мы не на Царицыном лугу! — крикнул раз Александр Кутузову, когда тот во время австрийской кампании медлил перейти в наступление.

— Именно потому, Ваше Величество, что мы не на Царицыном лугу, я и не решаюсь перейти в наступление, — ответил Кутузов, чем только увеличил давно накоплявшуюся к нему неприязнь Александра.

У Наполеона же ничто не было самоцелью. Для него всё и все были только средствами.

Таким же средством был для него и Александр.

ГЛАВА 7

От союза к войне

Наполеон всегда знал, чего он хотел, он всегда ставил перед собою ясную цель и всегда находил самые лучшие средства для ее достижения.

Александр, мечтательный и расплывчатый, никогда точно не знал, чего он хотел, колебался в выборе средств и путей. Он знал только, чего он не хотел.

Наполеон видел в Александре только средство, как и во всех людях; и в союзе с Россией Наполеон видел только средство, лучший и очень сильный козырь в своей борьбе с Англией для подрыва ее экономического преобладания.

Александр, в свою очередь, видел в союзе с Наполеоном только средство, но средство для чего? На этот вопрос в его спутанном сознании ясного ответа не было.

Возвеличить Россию, захватить Константинополь и проливы.