Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Этим и объясняется та «легкость необыкновенная» не только в мыслях, но и в поступках, с которой можно было переходить от конституции к экзекуции, от юстиции к полиции, от Сперанского к Аракчееву.
ГЛАВА 5
Еще доказательства воли
В начале того же 1803 года Александр еще раз убедительно продемонстрировал свою волю, смело идя наперекор и всему общественному мнению страны, насколько оно могло тогда выявляться, и всем окружавшим царя сотрудникам и, — что, казалось бы, должно было страшить его более всего, — чувству и мнению армии и гвардии.
В конце апреля Александр вызвал к себе из Грузина Аракчеева, а в мае того же года это исчадие павловского маньячества, этот всеми уже тогда ненавидимый живодер был восстановлен в своей прежней должности инс-лектора всей кавалерии и командира лейб-гвардии артиллерийского батальона. Все пущенные в ход против этого назначения хлопоты, старания, интриги ни к чему не привели, и Александр, вопреки всем и всему, осуществил свою волю. Субъект, которого Александр, считая «мерзавцем», уверял в своей «верной дружбе» и которого современники и потомки в один голос называли «вреднейшим человеком в России», стал, по твердой воле Александра, неизменным и бессменным, ближайшим и довереннейшим спутником всего четвертьвекового бурного и пестрого царствования.
С еще большей убедительностью разрушает легенду о безволии Александра I его отношение к Сперанскому.
Этот человек настойчивой воли и железной выдержки, начав службу еще при Павле, стал выдвигаться в первые годы царствования Александра.
Чтобы из рядового поповича выдвинуться на самую вершину бюрократического Олимпа, ревниво оберегаемою для «своих» жадными представителями «первенствующего сословия», всей силой родства, связей, фаворитизма и протекции, надо было обладать волей и способностями, далеко выходящими из ряда.
Личное знакомство Александра со Сперанским началось только в 1806 году. Никто не умел так ясно, толково и убедительно писать казенные бумаги, как Сперанский, никто из окружающих царя не умел так строго и логично мыслить.
Замечательную характеристику Сперанского дает Л. Н. Толстой в «Войне и мире».
«Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия, самоуверенности, неловких и тупых движений; ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего не значущей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых».
При дальнейшем знакомстве со Сперанским князь Андрей Волконский «видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский, в глазах князя Андрея, был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий значительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Все представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем».
У него было все то, что недоставало Александру: строго логический ум, исключительная трудоспособность, ясность и определенность и громадная настойчивость. Все, что было достигнуто в смысле упорядочения управления, было сделано Сперанским. Но и над ним тяготела якобы колеблющаяся, расплывчатая, а в сущности непреклонная воля «безвольного» царя, и Сперанскому удалось сделать лишь то немногое, что угодно было допустить Александру.
Когда же Сперанский стал неудобен, когда Александр убедился, что реформаторские стремления Сперанского идут дальше царских намерений, он спокойно предал его. Александр, который никогда не считался со всеобщей ненавистью к Аракчееву, вдруг поддался подозрениям против Сперанского, которым сам ни минуты не верил, и отправил его в ссылку. И тут Александру удалось то, к чему он всегда стремился. Он сломил волю этого сильного человека и сделал его своим рабом до того, что Сперанский вернулся к нему другим человеком, человеком, который стал пресмыкаться перед Аракчеевым и написал апологию военным поселениям.
Не очень церемонился Александр и с друзьями юности своей, с членами «негласного комитета», с графом Кочубеем и с князем Адамом Чарторыжским.
Отделавшись — и очень решительно — от графа Никиты Панина, Александр передал управление внешними делами графу В. П. Кочубею. Кочубей предпочитал дела внутреннего управления, и положение руководителя русской дипломатии ему ни мало не улыбалось, что он искренно и откровенно и высказывал. Но царь с этим совершенно не считался.
Назначение Кочубея состоялось внезапно, без всякого предупреждения, и он узнал об этом на балу. Это назначение явилось признаком усиливавшейся самостоятельности государя, и Кочубей справедливо заметил:
«l’empereur a une volonté».
«Сделавшись руководителем русской дипломатии, — говорит Шильдер, — граф Кочубей остался верен высказанным ранее убеждениям: держаться в стороне от европейских дел, вмешиваться в них как можно менее и быть в хороших отношениях со всеми, чтобы иметь возможность все время и все внимание посвящать улучшению внутреннего положения империи. Россия, говорил Кочубей, достаточно велика и могущественна пространством, населением и положением, она безопасна со всех сторон, лишь бы сама оставляла других в покое. Она слишком часто и без малейшего повода вмешивалась в дела, прямо до нее не касавшиеся. Никакое событие не могло произойти в Европе без того, чтобы она не предъявила притязания на участие в нем. Она вела войны бесполезные и дорого ей стоившие… Русские гибли в этих войнах; с отчаянием поставляли они все более рекрутов и платили все больше налогов».
Кочубей верил, что этих вполне разумных взглядов придерживается и Александр, и последний его в этом не разубеждал.
Но слишком скоро, уже в конце 1801 года, Кочубей заметил, что царь самостоятельно, за спиной своего друга и министра, ведет свою собственную внешнюю политику, идущую вразрез с интересами России.
В апреле 1802 года, за спиной графа Кочубея, была подготовлена поездка русского царя в Мемель для свидания с королем прусским…
Объясняют это тем, что сказалось гатчинское воспитание Александра. Прусские войска считались образцом и почти недосягаемым идеалом в глазах людей, одержимых гатчинской парадоманией. Притом, как замечает князь Чарторыжский, Александр радовался также знакомству с прекрасной королевой Луизой и возможности порисоваться перед ней и иностранным двором.
Александр