Эпилог.

Вильна. Отличия, искательства: вся поэзия великих подвигов исчезает. М. в пренебрежении у военачальников. Отпускается восвояси с отеческими наставлениями к покорности и послушанию.

Село или развалины Москвы. Прежние мерзости.

М. возвращается под палку господина, который хочет ему обрить бороду. Отчаяние… Самоубийство».

Когда России пришла на помощь суровая зима 1812 года, исправив все ошибки генералов, и ни одного неприятельского воина не осталось на русской земле, благоразумным людям казалось, что война, которую без нужды накликал на Россию Александр своей неловкой и слишком хитрой дипломатической игрой, — кончена. Но не так думал Александр. Азарт игрока опять возгорелся в нем, война была перенесена за пределы России, и солдаты разоренной страны опять должны были своею кровью платить за царственную игру, за чужие и чуждые им интересы…

ГЛАВА 9

После Отечественной войны

«Борьба военных ошибок» — как называет участник похода адъютант Наполеона, граф де Сегюр, войну 12-го года, — кончилась. Потому ли, что ошибок со стороны французов было больше, чем с нашей стороны, потому ли, что в чужой, далекой стране ошибки Наполеона были губительнее, победа осталась на стороне России…

Победоносная Россия еще больше обеднела, финансы пришли в еще большее расстройство, крепостное право осталось во всей своей незыблемости, крестьяне не имели ни организаций, ни вожаков, чтобы использовать плоды своих подвигов и трудов, и сотни тысяч из них, опять плохо одетые, плохо обутые, плохо кормленные, вынуждены были класть животы свои во славу ненужной ни им, ни России европейской высокой политики.

О том, как жилось тогда в победоносной армии солдату, имеются многочисленные свидетельства современников, очевидцев и участников.

Очень интересно освещают это записки полковника Карпова.

Полковник этот плохо справляется с русской грамотой, но от записок его веет непосредственностью и правдивостью умного и наблюдательного человека.

Говоря о трудных работах, которые приходилось солдатам проделывать в Кронштадте в 1807–1808 годах, полковник замечает:

«Через вышесказанную работу народ чрезвычайно изнурился силами по трудности работ, недоставало положенного провианта на каждый месяц на 10 или на 8 дней продовольствия; исключая 2 четвериков муки и полутора гарнца круп, ничего не производилось, приварок покупался из артельных солдатских денег, не более в треть года мог каждый солдат издерживать по 1 р. 50 коп. ассигн., дороговизна же была чрезвычайно дорога…

Доведенные вышеописанным содержанием до крайности и от трудности работ, возникли болезни, так что из 200 человек людей умирало в месяц в госпиталях по 7 и 8 человек…

При отправлении из г. Выборга, пройдя один переход, отправлено было назад в Выборг отморозивших в переходе руки и ноги, кои из них померли и некоторым отрезали ноги. Эта была причина бережливости казны, потому что мы в том году не получали амуниции…

Все войска, бывшие в 1810 г. в Кронштадте, были подобны нищим, особенно пехотные солдаты, которые даже к нам в казармы приходили просить милостыни…»

1811 год:

«…в ноябре месяце приезжал в местечко Мосты генерал Левештерн, осматривал роту и остался доволен всем, потому что его желудок остался сыт».

1814 год:

«… за сие сражение (ферампенуазское) я получил от прусского короля крест пурлемерит, а от своего государя ничего…»

Бесполезную атаку, в которую государь бросился, после кампании чрезвычайно льстецы прославляли, но ни один из них не написал правды, а тем более притом же всех почти льстецов весьма щедро награждают, а за правду отсылают в Сибирь, в вечную работу, и другие места, где только можно притеснить человека, и гораздо строже поступают, нежели с преступниками государя. А так перед моими глазами было так. Государь, видя 2 каре неприятельской пехоты и 100 человек кирасиров, остановившихся на месте и колеблющихся, не зная, что им делать, приказал своему конвою из 100 черноморских и 100 гвардейских донских казаков, атаковать каре. Казаки бросились, и находившиеся при государе более сотни разных офицеров, смотря на казаков, также поскакали вперед, в числе офицеров и государь по правую сторону поскакал вперед, скача самым маленьким галопом почти на месте и осматриваясь назад, чтобы кто ни есть его удержал от сей чрезвычайной храбрости. В то же время один штаб-офицер, ехавший немного сзади его, удержал за руку, сказав:

«Государь, твоя жизнь дорога и нужна». Государь поворотил скоро лошадь назад и скорее отъехал на прежнее место, нежели вперед подавал… Вот вся храбрость, которую так прославляют».

Впрочем, при другом случае, несколько позже Александр неожиданно проявил храбрость еще более сомнительную и еще более бессмысленную. Об этом рассказывает в своих записках декабрист И. Д. Якушкин.

Это было уже после возвращения из Парижа, при вступлении гвардейской дивизии в столицу.

«Для ознаменования этого великого дня, — рассказывает Якушкин, — были выстроены на скорую руку у петергофского въезда ворота и на них поставлены шесть алебастровых лошадей, знаменующих шесть гвардейских полков нашей дивизии. Толстой и я, мы стояли недалеко от золотой кареты, в которой сидела императрица Мария Федоровна с великой княжной Анной Павловной. Наконец показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнаженной шпагой, которую он уже готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; но в самую ту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на бегущего с обнаженной шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя…»

Очевидно, наследие Павла временами сказывалось в характере Александра…

Но эта роковая наследственность имела гораздо более глубокое и серьезное значение. Эта нелепая и неприличная погоня за мужиком была только мелким внешним симптомом того серьезного душевного расстройства, которое начало все ярче обнаруживаться у Александра после 1812 года.

Нагло жадничал прусский король, подло интриговал злой гений Австрии — Меттерних, хитрил профессиональный предатель Талейран, твердо и надменно отстаивал эгоистические интересы Англии лорд Касльри.

О конгрессе в Шантильоне, происходившем при все еще продолжавшихся военных действиях, великий князь Николай Михайлович говорит: «То был раздел добычи между коршунами, пока жертва еще пребывала в предсмертных судорогах». Союзники,