Говорят, когда-то жила была на земле Ночь. Прямо посреди белого дня гуляла по колено в синем океане, и песни пела. С ног до головы заворачивалась Ночь в длинный шелковый платок радугой наружу. И бежал за ней босоногий День, смеясь, разбрызгивая ветер.

А под вечер, когда уставшее Солнце укрывалось горизонтом до новой зари, Ночь развязывала свой платок и расстилала его над миром чёрной подкладкой вверх. От неба до земли все цепенело, стихало… И День тоже замолкал, гладил голые плечи сонной Ночи, укачивал тёплыми течениями. И всякий раз загадывал, чтобы утро дольше не наступало, хоть бы вечность сидеть ему вот так, обнимая Ночь…

Но раз за разом Солнце просыпалось, и звало День на восход. Ночь тогда превращалась в девушку и тоже бежала за Днем следом. Люди знали о странной паре, которая отшельниками жила на маленьком острове посреди океана. Рыбаки иногда заплывали в гости, истории рассказывали за чаем с пирогами, которые пекла радушная хозяюшка. И так случилось, что один из рыбаков влюбился в черные волосы Ноченьки, в глаза без дна и смех колокольчиковый. Все чаще стал захаживать в гости, да время выбирал — чтобы День уходил по своим каким-то делам. Песни пел, на землю большую звал. И все казалось Ночи, что лучше бы и не приходил, но как не пустить путника на порог! А рыбак, глядишь, уже и дня не мог прожить без радужного платка девушки. И она — нет-нет, да и посматривать стала на дальний берег — плывет ли? Ждала, скучала. Вечерами все медлила землю укрывать, чтобы заснул усталый День, намаявшись кругом за резвым Солнышком ходить. Чтобы не обнимал, не качал, не пел колыбельных.

А когда пробежало скорое лето, ушла Ночь на большую землю с рыбаком.

Расплакался День, ливнями хлынуло его горе на мир, туманами укрыла его боль и леса, и поля, и дома. Не вставал больше День навстречу Солнцу — заснуло Солнце сном беспробудным. Рассердился старик-Океан, переломал все лодки рыбацкие у причала, не подпускал к себе никого боле. Выцвел разом радужный платок Ночи, всего и осталось, что черной подкладкой наружу расстилать. Звезды, и те, обидевшись за День, погасли на том платке. Поняли люди, что за невесту привел их сосед, гнать их стали из деревни. А другие все же жалели Ночь — ну как с нелюбимым жить-то? Ведь и ей счастья хочется. А между тем, земля до основания замерзать стала, деревья скорчились, трава льдом рассыпалась. Того и гляди, погибнет все.

Рыбак тогда запер Ночь на засовы, и пошел к Океану на поклон. Ударил Океан по нему седыми гребнями — устоял юноша. Ветром толкнул — и тут не отступил.

— Пусти меня, — говорит, — на восход! Поговорить с Днем хочу, прощения просить буду!

Рассмеялся Океан, еще больше волну поднял.

— Пусти! — снова крикнул рыбак. — Коли День сам прогонит меня — уйду!

Делать нечего. Не к нему пришли, не ему и ворота запирать. Отступил Океан.

На самой кромке горизонтовой вышел к гостю хмурый День.

Долго говорил рыбак, прощения просил, что злодеем проник в дом ко Дню, что забрал у него любимую, да что ж тут поделаешь? Случилось так, судьба в небе рассветами пишется, закатами подписывается.

— Жить без Ночи не могу. Да и она без меня! — выкрикнул напоследок. — Прости! Отпусти! Не губи людей по нашей вине! Отзови Океан, разбуди Солнце красное!

— Знаю, — глухо отозвался День. — Все знаю. Видел ваше счастье сквозь туман. Не прикажешь сердцу. Но и видеть Ночь я более не хочу. Не встречать нам больше рассветов, не опускать вместе мглу закатную. Будь же так: девять месяцев отдаю ей, пусть правит хозяйкой, зеленое сияние засвечивает в небе вместо радуги. А остальные три моими только будут — и тут уж пусть спит, не встает, что днем, что ночью — я и Солнце будем над миром. А теперь уходи. Закрой ее, усыпи песнями, и раньше срока не буди.

Так и сделали. Рыбак пуховыми одеялами укрыл Ночь на долгий сон, День ледяными покрывалами навеки сковал Океан, чтобы вдруг снова не вздумал лиходелить. Три месяца кружилось Солнце по небу, ни на минуту не уходя за горизонт. Умаялось. Налетели тогда снега, вьюгами закружили ветра холодные, проснулась Ночь, потянулась, расправила платок, раз-другой встряхнула, и расстелила над миром. И теперь уж ни День, ни Солнце не совались наружу.

Тяжело пришлось привыкшим к теплу людям, но человек — особый зверь, к чему угодно привыкнет, если нужда придет. Запрягли рыбаки быстрых оленей в сани, научились рыбачить подо льдом, факелы зажгли, чтобы светлее было, по океану заледенелому забавы ради наперегонки побежали. И больше в тех краях Ночь и День не встречались, разве что изредка, когда одна за горизонт поворачивала, а другой глаза открывал от долгого сна.

Так и повелось. И до сих пор есть. День Полярный солнце по небу кружит. Ночь Полярная цветными красками заместо выцветшего платка на черном небе рисует. А муж — старик совсем уже, но все так же любимый — кисти ей подает.

СУЛЬТАНСКИЙ ТАЛИСМАН

Артиланы живут вне времени и пространства. Где-то между миров, на краю поднебесного пути. На запад тянутся горы, цепляя облака снежными шапками, на восток петляет большая река, запрягая ветер. По северной кромке тянутся равнины, а с юга шумит лес. Едва растрёпанное солнце встаёт над большой рекой, пестрыми красками переливается мир вокруг. Едва заходит за горные хребты — рассыпаются по небу звезды, зажигаются понизу костры.

А по осени приходит большой дождь. Не чета летней мороси. Три дня и три ночи грохочет гром, бьет молниями деревья на юге, травы на севере. Даже реке достаётся нередко, а в горах потом находят новые сколы-разломы. Так большой дождь распахивает ворота осени, отмеряя недолгий теперь уже срок до первого снега.

И длиннее становятся песни у ночных костров. О чем поют люди, когда день идет к закату, а ночь еще не настала в полную силу? О чем говорят? В тот раз, о котором сегодня сыграет ладамтам, все слушали Форвиса, и чудной была его история. Да и как иначе? Всякий, кто далеко уходит от дома, и потом возвращается, приносит за плечами такие диковинные сказки, что и поверить приходится, и не верится. Врал ли, нет ли, а только рассказал он, умаявшись с долгой дороги, про город один далеко на востоке. Больше года он шел туда, поглядывая все на старую карту, от отца доставшуюся (и верно то говорят, если отца тянуло бродить по земле без конца,