Поначалу ходил он от дома к дому. Где с дровами поможет, где рыбу почистит, а где просто так покормят. В каждом дворе пел он песни, рассказывал сказки. И надоел в скорости людям — зачастивший гость хуже ненастья. То там, то тут стали двери запирать от него соседи, не пускали, таились за замками.

Загрустил Олло, вернулся в пустой бабкин дом, да и расплакался. А наутро собрал вещи, какие были — всего-то богатства мешок за плечами и книжка со сказками, и ушел в большой мир. Один только раз, взобравшись на дальний холм, обернулся на родную деревню. Вот она, знакомая, руку протяни. А неведомое уже маячило за спиной, насвистывая южным ветром.

Олло стоял на самой вершине, и земля от края неба до берега моря, далеко внизу, была как на блюде. Смотри. Муравьем ползла тележка по нитке-дороге, пушистым кустом гляделся дремучий лес справа, трава стелилась к ногам. Детство его оставалось здесь, надежно сохраненное в сердце. И грусть брала, и радостью щемило.

Но все думалось — странно, непонятно. А был ли лес, и грибы доверху корзинки в его детской ладони? И был ли он сам? Или кто-то спел ему всю эту память, пока он спал на облаках? «А если спал… — подумал Олло, — то проснулся ли теперь?».

Песня в голове знала все — с самого истока. Вспомнить бы, как там поётся. Начинался куплет точно со слова «здесь». И было ещё что-то про лодку… Посмотрел он в последний раз на прошлое, спиной по- воротился, и пошел вниз с холма, по незнакомой, ранее не хоженой тропке.

Остановиться страшно было. Да и где тот привал, который не стоило пропустить? Покуда идешь, дорога стелется к ногам, впритык до поворота, а за ним — еще длиннее серая лента, и так до горизонта. Олло никогда не ходил от дома дальше берега. Ну, еще на лодке заплывал — но причал из виду не упускал. Теперь же ни ориентира, ни огонька, ни попутчика. И страх гнал дальше, не пуская мысли о том, куда и зачем, и не стоит ли, пока еще не совсем стемнело, повернуть обратно?

А между тем, солнце лизнуло верхушки деревьев, потом запуталось в ветках и исчезло совсем. Ночь хозяйкой зашагала по миру, укутывая до утра темной мантией все подряд, ровняя цвета и формы. Олло, наконец, остановился. И помыслить уже нельзя было о том, чтобы спешить обратно: не найти дороги, не вспомнить поворотов. А отдых телу нужно было дать.

Неожиданно мягким оказался еловый лапник, усталость потянула в дрему без снов, замер воздух вокруг. И Олло заснул быстрее, чем почувствовал, как рядом присела седая нежить, провела узловатыми пальцами по волосам, наклонилась к закрытым глазам.

«Ну, здравствуй, бестолковый. Столько лет жду хоть кого — сойдешь и ты. Людям ни на что не сгодился, а жизни много в тебе — мне в самый раз»

Скрипуче засмеялась старуха, обняла сонного путника серыми рукавами, потащила отчаянно бьющееся солнце из груди. Посерело лицо Олло.

«Не спи. Не спи» — запел откуда-то бабушкин голос. Открыл глаза Олло, нет сил, седые волосы заплели ноги-руки, закричал бы — голоса тих. И сами собой опустились тяжелые ресницы. Неужели так бывает с каждым? Только ступишь за родной порог — и тьма готова обнять? Сказки из мешка, которые все детство пересказывала ему бабушка, не предупреждали о плохом, не готовили к черным встречам.

«Песню вспоминай» — на самое ухо сказал все тот же голос.

«Не могу» — так же тихо ответил Олло. — «Не помню, лодка, здесь, лодка…»

Седая нежить плотнее обняла пленника. Погасли сны.

Погасла и жизнь.

Вдруг зацепились серые рукава за подвеску на шнурке под рубахой. Амулет, что ли? Не любит тьма обереги, сдернуть и отбросить бы! Сил темных хватит, да и из человека много уже взято. Дернула. Да только не оберег это был, так, игрушка, зеркальце маленькое — Олло забавлялся им со своим именем: напишет половину и дописывает отражением. Малышня в деревне любила этот фокус.

Повернула старуха стеклышко, увидела свое отражение. Жуткое, страшное… А потом вдруг меняться оно стало, по серому покрывалу радуга заскользила, свет зажегся от ладоней по ту сторону. И вспомнила тьма о собственном свете. Расплакалась с горя по забытому теплу, выпустила Олло. Протянулось отражение — «Не бойся, Ло!» — взяло все еще холодную руку мальчишки и увело на ту сторону, в иной мир, где солнце, свет, радуга, радость… И сказки.

Поутру охотники нашли только мешок и разбитое зеркальце — плата за вход. И говорят, не умер Олло, а просто ушел в соседний мир — лишь тем, кому от рождения подарено зеркальное имя, и разрешен такой переход. И однажды непременно вернется бестолковый сказочник. Споет все свои песни на той стороне, согреет теплом ладоней.

«Здесь много миров, и много небес, и лодки плывут по кромке чудес…» — так пелось в той самой песне.

…и напоследок…

Нашедшему свою дорогу все равно нужны звезды. Не для того, чтобы что-то по ним искать, а для красоты. Чтобы глаза радовались и петь хотелось. Чтобы светлее было костры разводить и ждать рассветов.

А ещё… чтобы они маяками освещали путь тому, кто идёт к тебе на голос собственного сердца, натыкается на все подряд, ходит по кругу, проваливается в ямы, поскальзывается на мокрой траве, но не перестаёт тебя слышать. Однажды он обязательно догадается посмотреть вверх, и звезды уже не дадут ему сбиться с дороги.