рот вставили бережно скатанное валиком полотенце.

Чжан Вэйдэ спал сидя у его кровати, запрокинув голову. Окно было распахнуто настежь. На столе на аккуратно расстеленном носовом платке лежало пятнадцать новеньких монет, а рядом — тёмная бронза в свёртке из скатерти. Слава небесам, что они с Чжан Вэйдэ не слишком походили на богачей: никому даже в голову не пришло их грабить, хотя это было проще простого.

Сун Юньхао гневно выплюнул ткань на пол и пошёл закрывать окно: Чжан Вэйдэ и так уже весь дрожал.

От стука тот проснулся, закашлялся и стал отчаянно тереть красные глаза.

— Это что? — спросил Сун Юньхао, ткнув рукой в полотенце.

Чжан Вэйдэ испуганно дёрнулся.

— Ты так скрежетал зубами, я боялся, что ты их себе все переломаешь, как Чжан Сюнь во время осады. Ты не можешь просто кричать?

— Чтобы нас вышвырнули с постоялого двора?

— Когда кричишь, хотя бы не так больно.

Сун Юньхао только вздохнул и вытер потный лоб.

— Наставник часто бил тебя?

— Наставник? Нет, никогда!

— Ты дрожишь каждый раз, как я подниму руку.

— Это я так, — отозвался Чжан Вэйдэ туманно. — Просто. Я правда не думаю, что ты меня ударишь. На рассвете возвращался младший господин Лю, заносил деньги.

Накануне Сун Юньхао передал купцу, что в усадьбе относительно спокойно и можно забрать тела.

— Он не удивился, что я к нему не вышел?

Чжан Вэйдэ пожал плечами и улыбнулся.

— Я сказал, ты восстанавливаешь силы после охоты. Это даже не совсем ложь.

— И он отдал деньги тебе?

— Я сказал, что я твой младший брат.

— Очень похоже.

— А что? Ты меня всего лет на десять старше. И может, у нас матери разные.

Под ногу подвернулся таз со вторым полотенцем. Чжан Вэйдэ не сбежал — хотя в его случае лучше было бы сказать, не уковылял — с деньгами или хотя бы без денег, даже не просто улёгся спать, и это на третью-то бессонную ночь. Сидел у кровати и утирал ему лицо. А Сун Юньхао даже не помнил этого.

— Тебя отравили? — спросил Чжан Вэйдэ осторожно.

— Ну, считай, что да.

— Но ведь днём ты хорошо чувствовал. Ты копал. И почти целый ли тащил меня на спине. Ты же не можешь быть отра…

— Днём яд не действует.

— Только в темноте? А как ты тогда ходишь на охоты?

— Обычно днём. Но иногда не успеваю.

Чжан Вэйдэ приоткрыл было рот, подумал, закрыл снова, но потом всё-таки не выдержал:

— Ты умираешь?

— Нет. В этом вся и беда. Ладно, довольно болтать. Ты пока ложись. Я схожу за едой, потом сменю тебе повязку, и сможешь спать спокойно. Хоть весь день спи, если хочешь. Что тебе взять — баранину?

— Мне вчера сказали, тут замечательные десерты…

— Какие десерты, болван! Лапшу тебе с чем брать?

Чжан Вэйдэ опустил глаза, мечтательно улыбнулся и прошептал:

— С пирожными.

Примечания:

Лисица поёт "На горе растут кусты" из "Шицзин" (Песни царства Чжэн).

Чи считается по танским меркам, около 30 см.

Имя дао, Гунпин, означает "справедливость".

Хань Сюань — чиновник времён Вэнь-ди (Цао Пи), герой трагикомического анекдота о том, как император избавил его от порки.

"Шестикратный дин" — талисман, на котором шесть раз прописан знак "дин", символизирующий юг и огонь, испепеляющий призраков.

Чжан Сюнь — танский полководец, который во время осады города мятежником Ань Лушанем, по легенде, в гневе так скрежетал зубами, что все их переломал.

Охота вторая: Дочка, братик, куколка (1)

— Господин заклинатель!

Стремительно обернувшись, Сун Юньхао сказал глупо ухмылявшемуся слуге из «Фэнфаня»:

— Веришь ли, что я сейчас мог тебя нечаянно зарубить?

Долговязый, вороватый на вид пожилой слуга осклабился ещё шире.

— Простите ничтожного, господин заклинатель! А-Ли сказала, имбирный отвар готов.

Сун Юньхао кивнул, вбросил Гунпин в ножны и зашагал через двор, уютно пропахший свежим навозом и чуть подгоревшим, но сочным мясом.

— Торговцев понаехало! — пояснил слуга за спиной, будто его кто-то спрашивал.

Постоялый двор располагался на отшибе — новая повозка на конюшне здесь считалась значительным событием, а гость, задержавшийся хотя бы на три дня, — давним сердечным другом. Впрочем, не считая болтовни прислуги, «Фэнфань» вполне устраивал Сун Юньхао: кормили здесь, с учётом цены, неплохо, насекомые не настолько обнаглели, чтобы считать комнаты постояльцев своей безраздельной вотчиной, а за окном была тихо шелестевшая речушка, а не крикливая торговая улица — спалось хорошо.

Сун Юньхао вообще спал в последние дни слишком много. Уже почти начался девятый месяц — боль отступила, затаилась, лишь изредка отзываясь ломотой в костях и покалыванием в груди. По ночам можно было дышать. Можно было жить, но Сун Юньхао тратил эти благословенные ночи на глубокий, беспросветно чёрный сон.

Он не соглашался на работу, хотя младший господин Лю оказался болтлив, и кто-то ещё, кажется, заходил с предложением о найме. Пару раз тренировался с Гунпин на заднем дворе, но это была не настоящая тренировка — так, лёгкая разминка, за которую в былые времена Сун Юньхао стал бы себя презирать.

Он даже не думал о завтрашнем дне. Завтрашний день означал ожидание боли — лучше было жить настоящим.

Чжан Вэйдэ хворал, и этот предлог мог оправдать временную лень и бездействие. «Останемся тут, пока ты не поправишься», — сказал Сун Юньхао, не услышал в ответ возражений и перестал загадывать.

— А что теперь творится у нас в Хугуане! — поделился неугомонный слуга. — Бессмертные из ордена Гао, говорят, изгнали злого духа из колокола, да не успел народ опомниться, как завелась новая напасть: детишек похищают. Половину не нашли, а кого нашли… — он закатил глаза, но напуганным не казался: очевидно, его собственные дети уже выросли. — Такое жуткое было зрелище! Впрочем, вы, господин заклинатель, ко всяким ужасам привыкли.

Кажется, наниматели не просили его разобраться с этим чудовищем. Оно и к лучшему: отказаться было бы труднее, а взяться за охоту — невозможно.

— А эти убийства — точно не дело рук человека? — спросил Сун Юньхао. — Мало ли зверей в людском обличье.

— Это вы верно говорите, да только тех несчастных выпотрошили.

— Для этого и человеку хватит ножа.

— Нет, не как лао Цай курицу потрошит — там, говорят, и костей не осталось!

Из нескольких мужчин за дальним столом — вероятно, тех самых торговцев — ни один не обернулся, зато молодая женщина двадцати с небольшим лет, уговаривавшая ребёнка есть лапшу, повернула голову к двери. Её взгляд был не напуганным, лишь сосредоточенным.

На столе перед ней лежал меч. Богатые ножны; внутри, должно быть, — хороший