от того, какое у тебя лицо? Да, люди с ужасными лицами могут жить прекрасной жизнью, а люди с красивыми лицами – утащить тебя на дно всех ужасов мира. Однако в следующей версии мира людям будет не понять, как красивое лицо одного человека могло погрузить другого в пучину несчастья.

Несколько месяцев спустя Энни вложила свой фотопортрет, собственноручно проявленный в лаборатории в центре города, в книгу, которую она одолжила у Миры и теперь собиралась вернуть. Мира нашла фотографию только несколькими годами позже: открыла книгу и вдруг обнаружила неожиданное доказательство благосклонности Энни. Или, возможно, Энни просто случайно забыла фото в книге? Может, она пользовалась им как закладкой? Но нет, когда она перевернула фотографию, на обороте она увидела два слова, написанные неровным почерком Энни: «Для Миры».

Почему Энни, вернув книгу, в последующие несколько недель не сказала Мире: «Надеюсь, ты нашла мою фотографию?» Потому что Энни никогда бы такого не сказала. Она была слишком гордой и испытала в жизни слишком много отчаяния, чтобы сказать кому-то: «Ты нашла мою фотографию?» Мира не слишком задумывалась о том, что говорит, и могла запросто сказать кому угодно: «Ты нашла мою фотографию?», – но Энни была слишком холодной и слишком глубоко травмированной, чтобы произнести эти слова.

Опыт сиротства был первым, с чем Энни столкнулась в своей жизни, поэтому, возможно, она чувствовала, что обречена его повторять: присутствовать, оставаясь незамеченной. Настоящее часто подражает прошлому, как утенок следует за мамой-уткой – и разве кому-нибудь когда-либо удавалось убедить ребяческое настоящее не следовать за мамой-уткой прошлого? Так что вместо того чтобы вручить Мире фотографию, она оставила ее там, где ее не заметят.

* * *

Прошло еще время, шли месяцы, появилось какое-то провисание, будто сезон подходил к концу. Можно было ощутить запах этого гниющего конца. Так в конце лета в воздухе уже чувствуется запах осени, исходящий от листьев. И так же в конце осени уже чувствуется запах зимы, мороз, сковывающий землю.

Мэтти почувствовал это первым. Ему приглянулась женщина с широкими бедрами, во всем непохожая на них, и он пошел и женился на ней, оставив остальных.

Вскоре они стали выпивать в разных кафе, обменялись несколькими письмами, потом прекратили переписку. Все они восприняли это как знак: достаточно было того, чтобы Мэтти влюбился и женился, и их мир тут же ослаб и распался.

* * *

Вот так всё и было, если оглянуться назад. Мире следовало приобрести новый термос, чтобы всё это туда сложить, ведь тот, что был у нее, не мог сберечь тепла воспоминаний.

По мере того как прошлое остывало, оно меняло агрегатное состояние. Когда-то оно было твердым, потом стало газообразным. А может, сначала оно было газом, потом стало жидкостью, и в руках у Миры осталась одна мутная жижа. И она подумала: «Всё то время, всё то глупое время, я должна была оставаться с отцом».

2

Она не знает, как думать о смерти отца, и вообще должна ли она о ней думать, и как объяснить огромную радость и покой, разлившиеся по ее телу в то мгновение, когда он испустил дух и она почувствовала, как его дух вошел в нее и заполнил ее радостью и светом. Наступил момент, когда в нем не осталось ничего, жизнь полностью покинула его, тогда дух, который раньше был в ее отце, вошел в нее. Он проник в ее тело через грудную клетку, и она почувствовала его всем телом до самой макушки, до кончиков пальцев ног, он чудесным вихрем кружился в ней, а покой, который она познала, как только он поселился в ней, был самой чистой любовью: светлотой, которая, наконец, заставила ее сесть и выпрямиться. Она ощущала этот вихрь достаточно долго, и теперь, казалось, пришло время поделиться им, спуститься на первый этаж, и обнять дядю, и сказать ему: «Папа умер», – и снова попробовать обнять его так крепко, чтобы он, может быть, тоже почувствовал любовь ее отца, которая струилась через нее. Чувство умиротворения и радости было всепоглощающим, как и облегчение от того, что для отца всё закончилось и вся та сложная работа, которой была его жизнь, тяжкая ноша, – всё прошло, и из его опустошенного тела исходила чистейшая радость. Потом, минут двадцать спустя, ей стало настолько холодно, что у нее начали стучать зубы, она никак не могла унять их клацанье друг о друга. Ее ладони заледенели, и всё ее тело пробирала дрожь, поэтому она снова поднялась в комнату отца и села рядом с ним на кровати, натянув на себя все одеяла, и даже не смотрела на него, просто стараясь согреться. Разве его дух покинул ее? Или эта дрожь вызвана тем, что произошло, и его дух оставался в ней, но событие такого рода естественным образом влечет за собой глубочайший озноб? Но спросить об этом на всей планете было не у кого, ведь мы не созданы для такого знания.

* * *

Мира лежала рядом с отцом, обняв его и положив руку ему на грудь, прижавшись к боку его теперь неподвижного и безжизненного тела, которое всего каких-то несколько мгновений назад дышало, и понимала, что ее мозг – маленькая и никчемная, приземленная штука, которая никогда не постигнет произошедшее, и что она никогда не сможет полноценно воссоздать только что пережитый ею опыт.

Позже, гуляя в саду позади дома в очередной полуночный час, она осознала, что вселенная извергнула его дух в нее, – но остался ли он до сих пор в ней? Вдруг то, что она ежилась и дрожала, а ее зубы стучали в первые полчаса после произошедшего, означало, что дух отца внезапно покинул ее? Она никогда не узнает наверняка, и нет на земле ответственного лица, которое бы объяснило ей, что именно произошло той ночью. Оно происходило в духовной плоскости – это не физическое, не психологическое, не эмоциональное явление, поэтому она никогда его не поймет.

* * *

Когда еще несколькими часами позже пришел врач, чтобы засвидетельствовать его смерть, он взял ее за руку и сказал: «Соболезную вашей утрате». Стоя и ощущая этот новый радостный и любящий дух внутри, она чуть не рассмеялась в ответ на это странное слово, которое он произнес: «утрата».

* * *

Когда Мира думает о смерти своего отца или нескольких днях, когда он умирал, к ней возвращаются отдельные детали: его спальня, запах его тела, когда он двигал ногами и из-под простыней выходил воздух, и еще