Делал ли он что-то для своей смерти? Он, казалось, соскользнул в нее, словно погрузился в водоем, медленно, но решительно, зная, что поступает правильно. Именно там он хотел оказаться в определенный момент, поэтому он туда отправился, соскальзывал прямо туда, пока полностью не погрузился и больше не мог подняться на поверхность. Она знала, что однажды смерть найдет ее так же, как нашла его, – но тут нечего бояться и не о чем печалиться, потому что тебя всегда будет держать на руках нечто большее, что-то даже большее, чем любящая дочь. Тебя будут держать руки вселенной, но также и ты сама будешь этими руками. Разве стоило ей бояться стать кровью и электрическими импульсами в руках целой вселенной?

* * *

Она, наконец, почувствовала покой, лежа в его кровати и обнимая его. Если бы он не умирал, этого никогда бы не произошло: она бы не лежала рядом с ним в одной кровати, согревая в своих объятиях. Все сложности современной психологии не давали ей этого сделать и даже подумать, что она могла бы этого желать. Ее отец был одинок, и у него не было другой женщины, кроме Миры.

* * *

Потом она стала скучать по тому, как находилась рядом с ним, пока он лежал умирая. По звуку его трудного дыхания, по тому, как держала его худую лоснящуюся кисть. Лежа рядом с ним на кровати в те последние дни, она заставляла себя прочувствовать, каково быть рядом с отцом, пока он еще живой, потому что она знала, что этому ощущению навсегда приходит конец.

Она хотела бы оставаться рядом с ним недели и месяцы. В те дни она оставила всех остальных людей и все вещи, которые для нее что-то значили. Она думала, что они больше никогда не будут иметь значение.

Всё, что она была призвана делать, – это лежать рядом с отцом, и это было самое важное дело на свете. Она была просто телом рядом с другим телом. При его жизни это дело не казалось важным. Как же она упустила эту истину?

* * *

Затем наступает новый день, а это значит, что за ним придет еще один. Однако ее жизнь стала казаться одним днем, днем, в котором у нее одновременно и есть отец, и его нет. Некому позвонить, хотя она по сто раз на дню думает: «Мне очень нужно ему позвонить». Не к кому поехать в гости, не для кого что-то сделать.

Быть дочерью – значит полагаться, быть половиной. Больше не быть ею – значит стать целой вещью, сферой. Изнутри ее сферы другие люди виделись ей яснее, чем раньше. Теперь они казались ей более нежными. Не потому, что теперь она понимает, что они умрут, а потому что теперь у нее есть время и способность разглядеть их, чего она раньше не делала, когда была дочерью и у нее был отец, и она смотрела на людей изнутри их общей сферы. Другие люди всегда были фоном для ее отца. Они не были такими же важными, как он. Они не нуждались в ней так же, как нуждался он. Теперь, когда она осталась без него, она видит других людей как будто впервые. Они не просто не ее отец – о чем она раньше даже не догадывалась.

* * *

Она неделями лежала в постели, час за часом, просто играя в головоломку «Самоцветы» на телефоне. Игра была простая и красочная, и Мире казалось, что она очень хорошо с ней справляется. Каждый новый раунд она думала: «Сейчас сыграешь, а потом отложишь телефон и займешься чем-нибудь другим», – но так и не откладывала телефон и не бралась за другие занятия. Она продолжала играть в «Самоцветы». Она думала: «Это ничего, не переживай, ты же не будешь играть в „Самоцветы“ вечно». А что, если она будет играть в «Самоцветы» вечно?

Она думала обо всей своей жизни, выстраивая самоцветы рядами. Она думала о своей жизни очень медленно. По ощущениям, ее мозг стал очень медленным, ясным и сосредоточенным. Упорядочивание разноцветных камушков помогало справляться с тревожной частью ее мозга и заменяло тревогу приятным чувством хорошо выполненной работы по уборке самоцветов. Ей казалось, что она наводит порядок во вселенной, заставляя самоцветы «сгорать». Удаляя самоцветы, она размышляла: «Не пора ли самой стать частью мира?»

Какого мира? В конце концов, мир был и там, где она жила. Ее постель была такой же частью мира, как и всё за ее пределами. Мир включал в себя ее телефон, ее постель, эти камушки. Мир включал и ее, играющую в них. Как же ей стать его частью еще больше? Так что она продолжала сортировать самоцветы, убедившись, что ей никуда не нужно идти.

* * *

Однажды вечером она перестала плакать и ответила на телефонный звонок, села и поговорила со своим дядей полчаса. Большая собака ее соседки по квартире спала на диване, и Мира только что лежала на ней. Повесив трубку, она снова откинулась на собаку, положила щеку псу на спину и с удивлением обнаружила, что его шерсть вся мокрая от ее слез.

* * *

Она не знает, почему провела такую большую часть своей жизни, думая о пустяках или просматривая интернет-сайты, когда сразу за ее окном было небо – вовсе не пустячная штука. Было ли ошибкой то, что она не понимала, что небо было ценнее страницы в интернете? Когда-то люди ценили небо, но только потому, что у них не было ничего получше – у них ведь не было интернет-сайтов. Трудно сказать, что правильно: небо ли ценнее сайта, или сайт ценнее неба. Если сложить всё то время, что она провела, просматривая страницы в интернете, а потом время, которое она провела, глядя на небо, тогда ее жизнь дала бы ответ на вопрос, что важнее – для нее.

Они с отцом больше не сядут вместе перед киноэкраном, и мысль о том, что им никогда больше не пойти вместе в кино, вызывает в ней невыносимую тоску по отцу, будто они только и делали, что ходили вместе в кино, будто это было их любимым совместным занятием. А было ли? Возможно.

Она этого не понимала тогда, но теперь совершенно ясно: это было их любимым занятием. Почему они не делали этого чаще? Может, не всегда показывали хорошее кино. Может, она была «занята».

* * *

Прежде ей