у них внутри что-то расширялось. Что-то распахивалось в грудной клетке Миры – портал к Энни и ее раскрытой груди, ширившейся в направлении Миры. Такого расширения Мира никогда раньше не ощущала и не знала, что так бывает. Словно вагина растягивалась, чтобы вместить очень большой член, но только это растяжение происходило у нее где-то в грудной клетке, в той части ее существа, которая не подпускала к себе любовь и рьяно охраняла свое нутро. Так она привыкла жить, плотно запечатав эту часть себя. Но теперь она раскрывалась слишком широко, и то же самое происходило с Энни.

* * *

Что можно сказать о силе наших связей с одними людьми и слабости наших связей с другими? Когда она впервые увидела Энни, что-то в Мире узнало ее. Будто бы их отношения уже существовали раньше. Такого не происходило с большинством остальных людей. Как раз несомненное предсуществование Энни, которому, казалось, нет объяснения, отличало ее от остальных. Мире казалось странной мысль о том, что для других людей Энни была лишь случайной прохожей на улице, вообще никем.

Когда в твоей жизни присутствуют всего несколько людей, в эмоциональной сфере происходит слишком много всего: больше разумного предела переживаний, учитывая, как мало событий происходит в действительности. Люди такого склада, в отличие от всех прочих, загораются переживаниями очень глубоко внутри. Возгорание такого рода всегда случается с ними в самое первое мгновение встречи и никогда уже не угасает. Никакие мелочи не потушат этот огонь, так что даже если эти двое никогда больше не встретятся, их связь не оборвется. Такие чувства Мира испытывала к Энни. Дело не в том, что Мира встречала Энни в одной из прошлых жизней. Дело в том, что они встретились в этой – не чудо ли? Почему же так сложно встретиться в этой жизни?

Но оставался и еще более глубокий вопрос: что же делать тогда с такими людьми? Спать с ними, любить их или оставить в покое? При этом они будто сами взывали о том, чтобы с ними что-нибудь сделали. Мира это чувствовала. Но ведь так можно было стать в их жизни источником неудобства. Что же ей оставалось делать в связи с тем, что она ощущала расширение в сторону Энни? И всё же какое-то действие в ответ на это ощущение вполне могло обернуться конфузом, ведь Мира не знала, ощущала ли Энни внутренний зов присутствовать в жизни Миры. Конечно же, не все, к кому влекло Миру, считали, что вся их жизнь была завязана на встрече с ней.

В таких случаях винить чаще всего нужно богов. Они незаметно проникают в человека, как микробы, и из него наблюдают за другим – тем, которого выбрали для наблюдений. Так что из Энни боги наблюдали за Мирой, а из Миры они наблюдали за Энни. Не всегда это происходит так взаимно, но в их случае всё было именно так: просто боги смотрели на людей и делали заметки, чтобы улучшить нас в следующей версии мира. Мира, которая ни о чем таком не догадывалась, гадала, отчего возникли такие глубокие чувства: почему из всех людей на земле – Энни? Почему она без конца помимо своей воли думает об Энни?

Каждый раз, когда они бросали друг на друга взгляд или хоть немного думали друг о друге, их грудная клетка становилась еще чуть шире. Они подмечали друг в друге скрытые черты, сами того не желая. Всё происходило будто бы само собой – воздвижение моста, по которому между ними могло что-то передаваться. Не обязательно что-то сексуального характера или что-то интимное, просто что-то, о чем мы пока не знаем. Между ними прокладывалась дорога, но движение по ней еще не было запущено. Над ней трудились какие-то рабочие – это были боги – и работа велась ох как споро! Они всегда работают так быстро, гораздо быстрее, чем могут себе представить люди. Мира была в тревоге и смятении: за несколько кратких встреч между ней и Энни не произошло ничего значительного, что могло бы объяснить такую основательную дорогу. Это был весьма болезненный опыт, будто грудную клетку Миры разрезали надвое, чтобы руки рабочих могли добраться до ее сердца. И после этого она уже не могла отрицать существование дороги, прокладываемой между ними прямиком в самый потаенный закуток ее грудной клетки, обычно непроницаемой, а теперь распахнутой настежь; и даже если ни одна из них пока не была готова пройти по этой дороге, уже сложно было представить, что вскоре они не двинутся по ней навстречу друг другу.

* * *

Энни выросла в детском приюте в далеком городе в Америке, поэтому Мира и ее друзья считали ее особенной: приехать из такой на редкость унылой страны, да еще никогда не знать своих родителей! Она рассказывала им истории из приютской жизни, о том, чем занимались сироты: о пении и танцах, о шалостях и слезах; о том, как они приникали к открытому окну и смотрели на свой огромный сверкающий город, гадая, где сейчас их родители, помнят ли они ребенка, которого оставили, богаты ли они, красивы или добры.

Сиротство делало ее лучше в их глазах – это они признавали единогласно. Также лучше ее делало американское происхождение. Она пробовала конфеты, о которых им только доводилось слыхивать: «„Майк и Айк“. Какие они были на вкус?» Каково это – не знать, откуда ты родом и почему родители от тебя отказались?

Они не могли себе вообразить, какой была ее жизнь. Они мечтали быть такими, как Энни: такими независимыми, такими свободными. В том, чтобы вырасти без родителей, было что-то романтическое, но мысль об этом казалась им пугающей. Другой жизни, кроме как с матерью и отцом, они не знали, пусть даже теперь они не жили с родителями. Даже если никогда не звонили им по телефону, над ними всегда был раскрыт зонтик на случай дождя. Конечно, они могли и промокнуть, если хотели, но если им хотелось остаться сухими, их родители пришли бы на помощь. Они не знали, что именно в этом коренится их отвага или что их воображаемый бунт – поступок не смелее вечерней прогулки по хорошо освещенной улице. Они в любой момент могли вернуться домой, если б им того захотелось. У них были любящие родители. У Миры был отец, который любил ее так сильно, что не любил почти никого больше. А у Энни никого не было, она была совершенно одна. Вот почему они к ней так тянулись. Мира и ее друзья глубоко ею восхищались. Она была тем,