выйти из этого положения получше:

– Нет, просто я боюсь, что однажды ты меня задушишь во сне.

– Справедливо…

– Ты планируешь еще побыть в баре или поедешь куда-нибудь?

– Мой бар…

Лукреция быстрым отточенным движением достала откуда-то фляжку и сделала большой глоток. Сальваторе даже не успел заметить, где Пациенца ее прятала.

– Мой бар всегда со мной, Тото!

– Так мы едем куда-нибудь?

– Да, мы едем в увлекательное путешествие, наполненное множеством чудесных приключений – мы едем домой. Ты, кстати, едешь с нами, Тото.

– С удовольствием. А с вами, это с кем?

– Я и Лучано. Он играл на басу.

– Надеюсь, он чуть трезвее, чем ты.

– Ханжа…

Лукреция встала, накинула на рубашку, покрытую потными пятнами, пиджак и направилась к двери. Выбравшись на улицу, она шумно втянула прохладный ночной воздух.

– Задыхаюсь, Тото…

Машина Лукреции была припаркована через дорогу от черного входа в «Римский бит». Пациенца оперлась спиной о кузов и закурила. Сальваторе внезапно поймал себя на том, что любуется ее длинными ногами, которые смотрелись нелепо-обаятельно в этих слегка мешковатых брюках. «Вот чего тебе точно не следует делать, так это действительно влюбляться в Лукрецию Пациенцу!»

– А этот твой Лучано знает, что мы его ждем?

– Да, я договорилась, что в одиннадцать мы встречаемся у машины.

Сальваторе посмотрел на часы – было пятнадцать минут двенадцатого. Через две сигареты Лукреция, не говоря ни слова, направилась к фасаду здания клуба, чтобы зайти в него с главного входа, но на углу остановилась как вкопанная. Кастеллаци поравнялся с ней и увидел напротив главного входа в клуб целующуюся парочку.

– Хорошо смотрятся.

Сальваторе вынужден был согласиться – они действительно смотрелись хорошо. Девушка была блондинкой и прижималась спиной к фонарю. Парень был выше нее и придерживал ее за подбородок, целуя в губы, а второй рукой довольно недвусмысленно гладил по бедру и ягодице. Футляр с электрогитарой лежал прямо на асфальте, очевидно, бездумно сброшенный с плеча молодым человеком, попавшим под воздействие страсти.

Сальваторе посмотрел на лицо Лукреции и твердо понял, что сейчас она устроит скандал. Вопреки ожиданиям Кастеллаци, она лишь усмехнулась, глотнула из фляжки и произнесла:

– Поехали домой, Тото.

Твердость походки Лукреции вовсе не внушала доверия, поэтому Сальваторе предложил вызвать из «Бита» такси, на что получил справедливый ответ о том, что в такой час они скорее черта из ада вызвонят, чем такси.

– Тогда, давай пешком…

– Тото, ты вообще соображаешь, сколько тут топать?!

Лукреция уже сидела в машине и пыталась ее завести. Кастеллаци видел, что она начинает злиться и понимал, что за неимением кого-то другого, злиться она будет на него. Он оказался прав:

– Черт тебя дери, Тото, ты либо едешь со мной, либо я еду одна!

После этих слов Сальваторе все же сел в машину, безбожно кляня себя за то, что так и не освоил управление этим дьявольским агрегатом.

– Очень прошу тебя без приключений, дорогая, только домой!

– Что и требовалось доказать: ханжа ханжой…

Вопреки опасениям Кастеллаци, дорога до квартиры Лукреции прошла без приключений. Они устроились в креслах друг напротив друга и принялись понемногу напиваться довольно дорогим портвейном.

– Спасибо, что ты здесь, Тото. Иначе я бы выбросилась из окна.

– Ты же понимаешь, что тебя бы это не убило?

Лукреция жила в трехэтажном доме на втором этаже и прыжок в собственное окно мог закончиться для нее, в худшем случае, сломанными ногами.

– Да, но внимание бы привлекло! Я даже вижу заголовки какой-нибудь желтой газетенки: «Бывшая звезда радио сбросилась со второго этажа от несчастной любви!»

– Не хочу тебя расстраивать, дорогая, но твоя популярность на радио осталась там же, где и снятые мной фильмы – в далеком прошлом, о котором помнят лишь почтенные старцы.

– Ты всегда умел подбодрить женщину, Тото, например, напомнить ей о возрасте…

Сальваторе не ответил на этот выпад. Установилось молчание. Наконец, Кастеллаци решил приступить к тому, что не давало ему покоя последние дни:

– Мне в последнее время постоянно снится Катерина.

– С чего бы это?

– Я встретил девушку, которая похожа на нее как две капли воды.

– Понятно… А я думала, тебя совесть заела за то, что между вами тогда произошло.

Этот выпад Сальваторе тоже пропустил.

– Совесть меня заела еще в тот самый день, когда она ушла, и ест меня с тех пор, не переставая, я настолько к этому привык, что уже даже не замечаю.

– «Она ушла…» Виноватой ты считаешь ее.

– Ты не слушаешь меня, Лукреция! Для траха нужны двое, двое нужны и для расставания – я не говорю, что не виноват в нашем разрыве. Хотя, фактически, это она собрала вещи и уехала, даже не дав мне… нам шанса все исправить.

– Хм, это так по-мужски – прятаться за фактами, как за последним бастионом!

Портвейн начинал делать свое дело, а возможно Сальваторе просто устал держать это в себе, но им начинал овладевать гнев, который становилось все труднее сдерживать.

– А это так по-женски – до последнего все сваливать на окружающих.

Лукреция резко наклонилась вперед и посмотрела зло:

– Ты сейчас про меня или про Катерину?!

– Забудь…

– Нет, Тото! Не смей прятать снисхождение за вежливостью! Ты хочешь что-то мне сказать, указать на ошибки, предъявить претензии? Так давай! Вы же так проблемы решаете, синьоры – устраеваете друг с другом базар по душам, а потом стреляетесь или деретесь!

– А тебе действительно этого хочется, дорогая?

– Да, черт тебя дери! Я всю жизнь ненавижу вот это снисхождение, эту лживую учтивость, это нежелание увидеть во мне равного.

«Сорок пять лет, а ума, как у двадцатилетней» – Сальваторе сделал большой глоток и дал Лукреции то, что она просила:

– Хочешь, чтобы я говорил с тобой без снисхождения? Хорошо! С тобой тяжело. Мне, например, выносить твое общество дольше нескольких часов подряд невозможно! Ты давишь, и давишь, и давишь, пока не раздавишь. Ты, как будто, все время сражаешься, и это привлекает, пока не оказывается, что ты сражаешься против всех сразу. Ты безжалостна к возлюбленным, беспощадна к друзьям и жестока с простыми знакомыми. Все время тычешь людей в их ошибки и недостатки, будто забывая, что они есть и у тебя! Я не знаю, как вообще Марина прожила с тобой столько лет – она, наверное, женщина совершенно ангельского терпения, а возможно, поначалу, ей просто нравилось в этой клетке, которую ты для нее выстроила. Ты любила ее так сильно, что даже дышать не давала без разрешения! Я никогда не видел мужчин, которые бы так ревновали, как ты. А ведь у нее никогда