– В феврале две тысячи шестнадцатого.

За два года Марго изменилась. Нос удлинился, появилась горбинка, что придало лицу своеобразие и характерность. Пышные медно-рыжие волосы и едва заметный макияж подчеркивали белизну кожи.

– Вы сказали Бландине, что я приду на консультацию?

– Нет.

– Поклянитесь!

– Марго, врачебная тайна распространяется на всех моих пациентов.

– Думаю, она много чего вам обо мне наговорила.

Марго подняла руки и скрутила волосы в жгут, словно хотела собрать их в узел, но потом опять распустила. Рукава сползли вниз и обнажили запястья.

– Бабочку мою помните? – спросила она и еще немного сдвинула левый рукав.

Татуировка скрывала шрам, оставшийся с тех пор, как она резала себе руки.

– Я тогда была маленькой девчонкой и попросила татуировку себе в подарок на Новый год. Больше всего хотела позлить отца. Он считает татуировки вульгарностью. Недавно сделала себе еще одну.

– Бабочку?

– Татуировку. Но не могу ее вам показать. – Она снова скрутила волосы в жгут и прибавила: – Внизу спины. Цветок. Я сама нарисовала для мастерицы. Татуировка – это произведение искусства и завершение очередного этапа. Теперь я думаю о другом.

– О другом? – переспросил Спаситель.

– Думаю сделать себе пирсинг. Но новый замысел должен еще созреть. – Марго жеманно тянула слова и играла волосами. – Вы знаете, что я больше не живу у матери? Бландина наверняка вам сообщила. – Марго опустила рукав. – Пирсинг на пупке.

Спаситель и бровью не повел, но мгновенно все свел воедино: мать – пупок – рождение.

– Жизнь с папой тоже не подарок. Но он, по крайней мере, не депрессивный.

Спаситель слегка приподнял бровь, но и этого хватило, чтобы Марго взвилась:

– Конечно! Я знаю! Вы подумали, что отец меня убедил в маминой депрессии. Но он ничего не выдумал! У мамы действительно была депрессия после моего рождения.

– Мы с тобой уже это обсуждали, Марго. Послеродовая депрессия – очень распространенное явление, в ней нет ничего особенного.

– Для вас вообще нет ничего особенного, – огрызнулась Марго. – А в том, что три раза на дню хочется в окно выпрыгнуть, тоже нет ничего особенного?

– Тебе три раза на дню хочется выпрыгнуть в окно?

– Нет, я это так… Вообще-то… – Она снова скрутила волосы в жгут и усмехнулась. – Папу это злит страшно. «Оставь в покое волосы! Вот увидишь, я тебя остригу!» В остальном он мной доволен. У меня средний балл девятнадцать.

– А ты довольна?

– Что всем глаза мозолю и все меня ненавидят? Конечно, довольна, еще бы! – В ее иронии сквозила горечь. – Мы живем в стране, где успешных презирают. Ну вот! Теперь и я говорю как папа.

Марго снова надменно вскинула голову, но на глаза у нее навернулись слезы, и она часто-часто заморгала.

– Знаете… Когда увидите Бландину, скажите ей от моего имени, что я ничего не имею против нее. Она по-прежнему…

Волнение перехватило ей горло.

– По-прежнему… – подхватил Спаситель, ободряя ее.

– …моя младшая сестренка.

– Так, так, так.

Марго выпрямилась в кресле и принялась вместо волос сгибать себе пальцы.

– Я ненавижу их обоих. Мать отняла у меня отца. А он отнял у меня мать.

Марго убежала от матери, ища защиты у отца. Но не нашла, потому что родители продолжали воевать.

– А ты никогда не думала об интернате?

– Как Самюэль? Нет, спасибо! Я бы не потерпела у себя в комнате еще кого-то. У отца с мачехой я, по крайней мере, живу в роскоши.

И она перебрала все, что имела: одежки с ума сойти, отдых дорогущий, машина с шофером, шестьсот евро в месяц на карманные расходы, новая виолончель, которая стоит бешеных денег.

– Сеанс закончился? – осведомилась она свысока.

– Нет, еще есть немного времени.

Спасителю не нравилась ее напряженность – раньше, стараясь избавиться от нее, Марго резала себе руки. Надрез острым лезвием, кровь, физическая боль служили для нее успокоительными средствами.

– Где бы ты сейчас хотела оказаться? – спросил он.

– Прямо сейчас?

– Да. Закрой глаза и представь себе место, где тебе хорошо, – произнес он своим бархатным, завораживающим голосом. – Так. Что видишь?

– Сад.

Марго охотно включилась в игру и с закрытыми глазами стала его описывать. Сад с вишневым деревом в цвету, пестрыми птицами, маленьким детским домиком, журчаньем ручья. Спаситель повторял каждое ее слово глубоким серьезным голосом, и Марго понемногу расслабилась и даже начала слегка улыбаться.

– Настоящий рай. – И прибавила через несколько секунд, открыв глаза: – Это бабушкин сад, когда мне было шесть лет.

«Много ли детям нужно? – вздохнул Спаситель, закрывая за Марго дверь. – Небольшой садик в пригороде и дружные родители».

Вечером, обведя взглядом компанию, сидящую за столом, Спаситель подумал, что его ребят, наверное, можно считать благополучными. Лазарь уже подросток, красивый, с золотистой кожей, удлиненными глазами. Может быть, слегка меланхоличный. Поль пошел в мать, завораживающий блондин. И пока не хочет взрослеть. Алиса занята очередным прыщом. Габен, скорее всего, опять лентяйничал целый день. В целом они чувствуют себя неплохо. А как профессиональный психотерапевт он знает, что неплохо – это уже очень хорошо.

– У меня для вас сюрприз! – объявила Луиза, входя с супницей. – Я сварила тыквенный суп.

Спаситель вдруг увидел Луизу в золотом сиянии, она была как на иконе, и его озарило: она беременна! Жово встал и подвинул Луизе стул, усадив ее с галантностью старинного рыцаря, словно и его посетило озарение. Вот только почему Луиза ничего ему не сказала?

– Спаситель…

Было около одиннадцати, они уже погасили в спальне свет.

– Что?

– Я жду ребенка.

Он еще нежнее прижал ее к себе.

– Это чудесно.

– Ты догадался?

– Подсказал тыквенный суп.

– Решил, что это каприз беременной женщины?

– Нет. На тебя снизошла благодать, и ты явилась мадонной с супницей в руках.

– Ты не знаешь самого интересного. Срок уже восемь недель.

– Два месяца!

– Да, последние месячные были «фальшивыми», то есть они как бы были, но я была уже беременна. Это часто случается, так мне сказала гинеколог.

– Два месяца! – повторил Спаситель. – Надо же! Значит, оглянуться не успеешь…

– Я поговорю с Алисой и Полем. А ты возьмешь на себя всех остальных?