что, все еще простодушна, все еще верит в любовь. Ирис не вслушивалась в их разговоры, просто следила за игрой света на их коже, на обнаженных руках, за солнечными бликами на лбу, за похожими на нимбы золотыми всполохами над их головами.

Вернулась бы она туда, если бы время обращалось вспять, как во сне? Вернулась бы к тому дню, лучшему дню ее жизни, когда было не слишком жарко, но и не слишком холодно? Их цветущая долина уже стала жилым районом, там живут сотни людей, любят, страдают, рожают детей и умирают. Только в ее памяти там снова и снова расцветают полевые цветы, но если в ее жизни когда-то было такое счастье, то оно может однажды вернуться к ней, и прямо сегодня. Ирис качала головой: она так привыкла, что протянутая рука прикасается к пустоте, ее пальцы заблудились в пустом кармане собственной жизни, но сейчас она опустила руку в другой карман – и он полон до краев. Солнце било в глаза, Ирис ничего не видела, даже прикрыв веки, свет проникал сквозь ресницы, над нею распростерлось золотое покрывало, переплетенные крест-накрест золотые нити утишали боль. Она слышала шаги в комнате, слышала, как на кухне включили воду, как моют посуду, слышала шепот и звук открывающихся и закрывающихся дверей, автомобильные гудки, бурные споры, звуки улицы, смешанные со звуками дома.

Это звонит ее телефон? Может быть, там, за окном, на тротуаре, другая женщина ответит вместо нее? Она протянула длинную руку из сумерек собственного сна и, словно слепая, ощупала гладкую трубку. Оказывается, на звонок уже ответили, потому что в ее ушах раздавался плач. Кто это плачет? Ее дочь?

– Вернись ко мне, вернись ко мне! – умолял он, и Ирис удивленно качала головой: о чем это он? с кем он разговаривает?

Она умерла почти тридцать лет назад, на твоих глазах, она умирала медленно, дав тебе время проститься.

– Рис, вернись ко мне! – продолжал он, и она открыла глаза навстречу последним солнечным лучам. – Я знаю, ты не переставала меня любить. – Его голос крепнет.

– Я никогда не перестану любить тебя, – услышала она собственный шепот.

Но он не услышал и продолжал твердить:

– Ты обещала, что вернешься, что дашь нам второй шанс!

И она сказала:

– Может быть, никакого второго шанса и нет, есть только первый шанс чего-то другого.

Странно, что он ее не слышит, ведь она-то слышит его так ясно.

– Не могу больше говорить, – говорит он, – я жду тебя.

Ирис уронила телефон.

– Альма? Где Альма? – крикнула она в мгновенно погрузившейся во мрак комнате.

Неужели этот звонок, на который она случайно ответила, приведет к катастрофе?

В дверях появился Саша.

– Альма ушла на работу, – сообщил он.

– Нет! – закричала она. – Почему ты отпустил ее?

– Ее босс был здесь, – ответил он. – Разве вы не слышали, как он орал?

– Я не понимала, что я слышу, в доме это или на улице, – простонала Ирис. – Я, должно быть, заснула. Что же нам делать, Саша?

– Поверьте в нее, Ирис, – сказал он. – Помните, как вы говорили моей маме: «Мы укажем ему правильный путь, и он пойдет по нему».

– Это совсем другое дело! – возразила она. – Ты был еще ребенком.

– Она тоже еще ребенок. Поспите еще, Ирис. Я останусь здесь, она попросила меня подождать ее.

Все ждут всех, подумала она, и никто не приходит. Неужели шанс, который мы получили, – это шанс расстаться? Ведь сарай сгорел, ничто не мешает любоваться луной. Она заметила, что бормочет вслух. Ей казалось, что Эйтан лежит рядом с ней и она пытается натаскать его к экзамену на аттестат зрелости. Прошлое прошло, втолковывала она ему, все переменилось, но ничего не исправилось, мы считаем, что причины предшествуют результатам, но на самом деле это результаты порождают причины. День за днем, ночь за ночью, мы были вместе, поэтому я тоже была в рабстве и надо мною властвовал жестокий и упрямый тиран. Прошлое властвовало надо мной, и я понятия не имею, почему говорю об этом в прошедшем времени…

– Вы меня звали?

Это подошел Саша, и, когда она покачала головой, предупредил:

– Я скоро вернусь, я на минуточку, только гляну квартиру тут рядом.

В ответ она сказала:

– Только смотри, чтобы поблизости не было шелковицы и родника.

Он рассмеялся:

– Госпожа директор, о чем это вы?

– Я тебе объясню, когда вернешься, – пообещала она. – Это давняя история с одним началом и множеством концов.

К ее изумлению, он вернулся немедленно. Неужели ему так не терпится услышать ее историю? Его огромная фигура маячила в дверях.

– Ирискин, – сказал он. – Вот уж упала так упала…

– Это ты, Микки? – Она улыбнулась. – Я так и думала! Не беспокойся, могло быть намного хуже.

– Безусловно. Мы это видали.

– Прости, Микки, – сказала она, – я тебя сперва неправильно поняла. Ты был прав, мне лучше пока остаться здесь.

– Сейчас я в этом уже не так уверен, – ответил он. – Это выглядит хуже, чем я думал, тебе нужно сделать снимок.

– Но сейчас уже болит поменьше, и здесь так приятно светит солнце, оно мне пойдет на пользу, и вообще, здесь не слишком жарко и не слишком холодно.

– Солнце давно село, – усмехнулся он.

И тут его широкий силуэт словно разделился надвое – точно мужчина чудесным образом родил другого, – и молодой голос произнес:

– Эй, мамуль, что это за странные разговоры?

Она так обрадовалась, словно они не встречались долгие годы, и протянула к нему руку:

– Омри, как чудесно, что ты приехал! Как прошел экзамен?

– Классно, – сказал он, – папа в точку попал: мне задали как раз те вопросы, на которые он меня натаскивал.

– Отлично! – улыбнулась она. – Везет некоторым!

– Ну, не во всем, – буркнул он. – Смотри, что мне сегодня пришло.

Омер протянул ей сложенный листок с печатью: тонкая оливковая ветвь обвивает широкий меч, заключенный в звезду. Это изображение Ирис знала с детства, ведь оно стояло на большинстве приходивших им писем. За ним, украшавшим приглашения в летние лагеря, на специальные утренники для сирот, на встречи вдов и родителей, потерявших детей, сквозило горе утраты. Но все равно сознание отказывалось понимать.

– Что это? – спросила Ирис.

– Ты что, не видишь? Первая повестка!

– Первая повестка?! – воскликнула она. – Ты же только что родился!

Опухшими, пульсирующими пальцами она развернула сложенный листок и прочитала просьбу, вернее, приказ Омеру Эйламу явиться на призывной пункт в Иерусалиме, согласно закону о воинской службе, такого-то числа, которое наступит очень скоро. Его даже снабдили талоном на проезд и новым прозвищем – малшаб[32].

«Омер Эйлам» – перед глазами Ирис