– Покажешься народу – куда нам деваться от сватов?

– Спасайтесь, женихи нагрянут – весь кузнечный двор обоссут!

– Я и сам не прочь к такой крале подвалиться, – крутя встопорщенный ус, подмигивал могучий молотобоец Быты́к.

Черноглазая, бойкая Дя́ба, жена Бытыка, смеясь, хлестнула его хвостом дэйбиря по крутой шее:

– Ишь, какой, я те дам «подвалиться»!

– А что, – отбивался молотобоец, – почему бы мне баджу не взять тебе в помощь?

Жены гнали шутников:

– Нечего, нечего!

– А ну, гуляйте отсюда, носящие штаны!

Мужчины, гогоча и советуя Кирику не зевать в бабьей ораве, ушли забивать черного жертвенного тельца по велению хозяек.

Вначале надо ублажить домовушку Няди́, шуструю пособницу по коровникам и молочным погребам. В углах хлевов рядом с пористыми камнями, вбирающими навозный запах, женщины поставили берестяные мисочки со свежим суоратом, устроили маленькой Няди новые мягкие гнездышки из коровьей шерсти, а старые, свалявшиеся, сожгли.

К осени трудолюбивая коровница так устает, что на ходу засыпает. Тонкие ножки и ручки ее прирастают к телу, в уши и рот забивается сенная труха. Становится Няди похожей на волосатый колобок. Но позаботишься о крохе, слова благодарности пропоешь – и распрямятся кривенькие ножки, развернутся шерстистые ручки, освободятся уши и рот. Взбодрится радетельная Няди к новым хлопотам, не пустит зимою в хлев мелких бесов с коготками-царапками, что наносят болячки телятам, со смертоносными духами сумеет по-доброму договориться. Потом, при убое скота, женщины угостят коровью хозяйку кусочками кровяной колбасы, тогда не обидится, что умертвили ее подопечных… А при отеле телячья нянька Няди первой попробует сладкого густого молозива.

Для каждого из домовиков и духов-покровителей предназначена своя благодарственная песнь и особое угощение. Лишь бы воочию не показались. А то, если что-то не понравится, могут выпрыгнуть в земной воздух зримыми – безобразные, зубастые, без спин, с торчащими во все стороны животами. Начнут сверлить женщин пронзительными глазками, открытыми не там, где очам приличествует быть, а где попало: у кого на щеках лупалки сверкнут, у кого посреди лба лютое буркало откроется, либо вместо пупа выпялится на голом пузе!

Чтобы усмирить сердитых, среди женщин непременно должна быть хотя бы одна кормящая грудью. В здешних детных семьях не было недостатка в часто рожавших матушках, тут лишь главному кузнецу не повезло.

Черноглазая Дяба, игриво поглядывая на смущенного Кирика, заранее вынула из широкого ворота полную белую грудь. Появятся, выскочат недовольные духи, так кормилица быстро утешит их теплым грудным соком. Нужно только сдержаться и не обнаружить испуга. Опрысканные молочком духи заурчат, залопочут ласково и, благодарно рыгая, уберутся в недоступные человечьему глазу воздушные слои.

Как напитаются срединные духи и домовушки, наступит черед нижних. С этими, мечтающими поменяться с людьми местами, вовсе опасно. Не больно весело приходится бесам в вечных сумерках и холоде Преисподней. Хорошо ли жить под кружащим справа налево половинчатым солнцем и щербатой луной? Сверху там, говорят, узко, снизу широко, в середке толсто. Воздух серый, как рыбья уха, а вместо зелени торчат колючки из руды и камня!

Вот и постарайся угодить, не то ринутся на Орто из неведомых щелей между мирами, бранясь и толкаясь, трехгрудые девки-перестарки с лягушачьими лицами, холостые парни с виляющими под брюхами змеиными жалами и пустыми мошонками, в тряпье с трупов, с кожей цвета сырого мяса! А за ними – комолые волы, рогатые мерины темных мастей! Защелкают клыками, видя перед собою главное свое лакомство – души людские, лучшие свои гадальные вещицы – черепа человеческие… Такова жизнь срединная – одним дары-молитвы, вторым угощения-заклинания, третьим выкуп да жертвы.

Помахивая дэйбирями, женщины набирали теплый багровый сок черного тельца особыми ковшами с четными дырами. Поспешили обрызгать основания домашних столбов и коновязей, углы юрт, хлевов и ямки во дворах. Потом уселись у порога юрты Ураны, ожидая, когда духи-злыдни подадут знак принятия даров, пустят понизу слабый пахучий дымок костров подземелья.

Прошло положенное время, а дымка все нет. Хозяйки переглянулись: что ж, не привыкать идти на обман чертей. Подхватили ничего не понимающего Кирика под руки, потащили на задворки, а там пустили по кругу, бросая от одной к другой!

Вусмерть перепуганный плавильщик слабо сопротивлялся, да куда – сильные пальцы соседок безжалостно жамкали его худые бока, щипали жесткие ягодицы, трепали тощие косы. Женщины от души вымещали на нем обиды, когда-либо нанесенные мужьями. Не избежал Кирик и мстительных тумаков от девиц, которых, бывало, до слез доводил в недавнем детстве. А когда оступился и едва не упал, шалунья Дяба вонзила острые белые зубы в мытую шею парня. Даже матушка не заступилась за сына. Выкатив глаза до предела, бедолага заверещал, как пойманный заяц!

– Сразу бы так, глупыш, – шепнула румяная Дяба, отпуская ополоумевшего от ужаса Кирика.

– Убита, убита! – завопили, застонали остальные, скорбно качаясь в притворном горе. – Девушка-жертва убита!

В приготовленный погребальный турсук женщины натолкали кусочков внутренностей и мяса жертвенного тельца. Закопали тюктюйе в левом углу задворок, загородили плавильщика спинами и запели.

Теперь-то одураченные нижние духи, набив утробы обильными дарами, остались точно довольны.

Давясь приглушенным смехом, женщины двинулись к хлеву, где ждала их Матерь коров. Шеститравная пеструха Ураны пребывала в высшей удойной силе – с пышным выменем, в длинной рыже-белой шерсти, взгустевшей к зиме. А высокая какая! Морда почти вровень с хозяйкиным лицом.

В этом году избраннице отвечать за коровье благополучие. Женщины станут по очереди кормить ее отборным пырейным сеном отдельно от других животных и доить каждая для себя. А когда в стаде родится первый теленок, женская половина кузнечного околотка совершит обряд кропления молозивом. Снова принесет дары духам и украсит рога Матери коров разноцветной веревкой с крошечными берестяными туесками.