Олджуна вихрем унеслась в юрту. Забилась за ровдугу на левой половине, затаила всполошенное дыхание. Провалиться бы куда угодно, лишь бы не видеть страшного лица Хорсуна! Все сторонние мысли-мыслишки выскочили из Олджуны. Ни о чем не могла больше думать, кроме того, что надо бы ей умчаться подальше от заставы. В лес, за горы, вообще от людей… Страх разоблачения стучал в виски, дрожал в каждой косточке, горячим ужасом разрастался и разбухал в крови, тесня сердце к горлу!

Зажмурив глаза, вцепилась в край нар так сильно, что собственными ногтями пригвоздила себя к поддавшейся древесине. Дернулась, дурная, и очухалась от рези в содранных до мяса ногтях.

Получается, сегодня был повальный день слежки. Сандал следил за детьми, Олджуна следила за ним, а барлор, молча улетучившись после утра любви, следил за нею. Увидел сверху, обозревая долину с кряжа, и заинтересовался, чего это она, скаженная, с чужим луком пустилась к гусиному озеру. Знать, видел, как целилась в парящего слетка, попала в него с первого же выстрела и без памяти помчалась обратно…

О чем же думал Барро потом, когда подобрал погибшего птенца? Почему не призвал к ответу саму Олджуну, а пришел обвинить ее перед багалыком? Глаза доверчивые открыть, какую змеюку Хорсун в своей юрте пригрел, дочерью нарек? Не побоялся явить себя, чуженина, в будний, не гостевой день!

Скрипнула дверь.

– Что за незнакомец? – послышался голос Тимира.

– Не знаю, – медля, отозвался Хорсун. – На празднике Новой весны этот парень поборол нашего ботура. Тогда еще показался мне не виданным у нас чужаком. Похоже, барлор, человек волчьего ветра. Быгдай о том же сказал. Но парень был один и ничего плохого не сделал. Я только посты на всякий случай усилил в те дни. А он теперь принес подстреленного кем-то орленка. На стрелу показал. Мол, сам разберешься в людях своих, багалык.

Олджуна на грани обморока поняла, что Барро ее не выдал. Значит, грозы не будет? Хотя бы пока? А там, может, замнется, забудется потихоньку, как было уже с отравлением воинов… В тот раз кто-то для утешения Асчита придумал, будто ядовитый гриб незаметно прилип к одному из корешков сарданы и все вместе протерли в мучицу для освежающего напитка. На том домысле и успокоились. Какое счастье, что барлор не знает молви народа саха и багалык не стал его допрашивать!

– Олджуна, – окликнул Хорсун недовольно, – куда сбежала? Мясо холодное, жир застыл!

Приемная дочь вышла, виновато опустив голову:

– Лицо у тебя было сердитое. Я испугалась…

Впрямь ведь так было! Семеня ногами, спотыкаясь от страха, еще не отступившего, Олджуна вновь свалила мясо из мисы в горшок. Примостила его над горящими углями. Стрельнула глазом туда-сюда – мертвого орленка в юрте не видно. Наверное, Хорсун во дворе оставил.

– Стрела мне знакома, – багалык задумчиво повертел в пальцах можжевеловый комель копьеца. – Такие мастерит Болот, сын Модун. Неужто мальчишка убил слетка ради оперения стрел?

– Возможно, – согласился Тимир. – Асчит хвастал, что паренек стал заправским охотником и хорошо пополняет запасы дружинного ледника.

Хорсун, вздохнув, приглушил голос:

– Модун просила дозволения учить мальчишек воинскому искусству. Женщина одержима войной с демонами. Упирает на то, что звезда Смотряший Эксэкю потускнел. Это, дескать, плохой признак. Кто знает, может, и так. Я не силен в загадках звезд. Подумал, что ей полезно отвлечься, разрешил занятия. Она – дочь воителя и сама воительница, доброй будет наставницей. Сын ее мечет батасы двумя руками и оба втыкаются в мишень.

– Не иначе он сразил птенца, – кивнул Тимир нетерпеливо. – Но я еще не сказал тебе, зачем пришел.

– Олджуна, – снова кликнул багалык, не слыша кузнеца, – позови-ка Болота, если он дома!

– Потом бы разобрался, – с обидой в голосе проговорил Тимир. Но багалык, отягощенный одною думой, повернулся к приемной дочери и смерил ее хмурым взглядом:

– Ну, что стоишь? Иди!

Олджуна, сама не своя, на выходе больно стукнулась о косяк.

Когда она вернулась с Болотом, кузнеца уже не было в юрте. То ли разобиделся, то ли договорились проверить снаряжение Двенадцатистолбовой завтра.

– Оставь нас, – бросил Хорсун.

Пришлось выйти. Послонялась без дела во дворе, сызнова терзаясь страхом, не стерпела и прильнула ухом к двери.

Голос Болота звенел от возмущения:

– Да, я отдал лук Илинэ, но она не могла стрельнуть в птенца!

– Кто же тогда это сделал? Твоею стрелой?

– Не Илинэ! – крикнул мальчик со слезами. – Лучше думай плохо обо мне, а не о ней!

– Ладно, – тяжко молвил Хорсун. – Может быть, не она.

Углядев спешащую по тропе воительницу, Олджуна прянула от двери, скользнула за юрту. А лишь Модун зашла, прокралась обратно. Опять собралась приникнуть к щели, и тут из дома вылетел Болот. Стой вместо Олджуны гурьба людей, он бы и их не заметил. Щеки мальчика полыхали огнем, глаза были полны слез. Перемахнув через изгородь высоким прыжком, побежал к себе.

Не скоро решилась Олджуна приблизиться к двери, за которой ярился Хорсун:

– Оставили в тот раз все как есть, а ведь на нее люди указали! Сперва отравила воинов, теперь убила священную птицу!

– Ты ошибаешься, – заявила Модун громко, но спокойно. – Не могу представить, кто это сделал, но не эта девочка. Илинэ толком еще стрелять не умеет, а Болот не приучен лгать. Своим недоверием ты обижаешь людей, багалык.

Жаркое, словно только что добросовестно отодранное, ухо притиснулось к двери плотнее некуда. Олджуне надо было услышать все!

– Прости, – пробормотал Хорсун погодя. – Ты права. Сомнения меня донимают, вяжутся, как репей. В девочке есть что-то колдовское. В Эрги-Эн я ей поверил. У нее такие глаза…

– Я сама потолкую с Илинэ, – сказала воительница. – Хотя уверена – она ни в чем не виновата. Болот говорил тебе, что сегодня с ребятами играл и разговаривал главный жрец? Мне кажется странным, что Сандал вдруг снизошел до бесед с детьми. Может, он их отвлекал, а кто-то другой в это время, взяв оставленный ребятами лук… Не по нутру мне наговаривать на человека, тем паче на жреца, но и в тайне держать не могу. Вот о чем поразмыслил бы ты, багалык. Слышала я, что Сандал пришлый человек и о прошлом его никому не известно.

– Не он, – возразил Хорсун угрюмо. – Сандал и мне малоприятен, но тут он ни при чем.

– А не сам ли тот незнакомец, принесший слетка?

– Нет.

– Что-то больно ты тверд…

– Нет, – вновь отрезал багалык. – Глаза парня желты, как у волка, но правдивы. Я верю глазам, если посмотрю в них прямо. В его глазах стояли слезы, когда он сложил птенца в мои ладони. Подлинную скорбь трудно изобразить. Да и зачем бы парень, в таком разе, принес мне орленка? Ведь не побоялся, рискнул своей безопасностью.