По могучей груди Бытыка текла вода, смешанная с потом. Молотобойцу не понравилась шутка. Лицо его скривилось в яростной белозубой усмешке. Пальцы, крепко охватившие рукоять двуручного боевого молота, побелели.

– Попробуй! Если окажется Дяба мне неверна, узнаешь, хорошо ли железу под моим боем, а любовь черноглазой женки вместе отпоем в небо!

Старый коваль Балтысыт, хозяин двух жен, нежно любящий обеих (что нередко было предметом не менее жарких обсуждений), примирительно проворчал:

– Ну-ну, начали смехом, кончили угрозой… Да, вот так, э-э-э. Давайте-ка лучше к работе. Ну да, к работе, э-э-э, вот так.

Невозможно было представать кузню без старого Балтысыта и его усеянной ненужными словечками корявой речи.

Отбив глиняную замазку с нижней двери печного жерла, мастера вынули клещами крицу. Вновь засыпали древесного угля и издробленное сырье в горло горна, охваченное воротником глинобитного сруба. Запахло гарью и железным соком, жидким шлаком с едкими ржавцами. Вновь кузня наполнилась громом навесных ударов. Над раскаленным железом замелькали кувалды боевых молотов, описывая в воздухе темные круги.

До ночи будет петь кузня свою громовую песнь, до ночи будет гореть горн. Пламя и угли, угли и пламя…

Мысли Тимира пошли по другому кругу. Поглядел в сторону своего двора: еще не скоро завершится женская гулянка. Можно успеть наведаться к Хорсуну в заставу. Кажется, тот заикался недавно о новом мече. Надо бы спросить, каким багалык видит новое оружие.

Кузнец помешкал. Не выходила у него из головы дочь багалыка. Приемная дочь. Красивая девушка с черными дугами бровей, со ртом ярким и пухлым, как ягода шиповника на снегу.

Повременив еще немного, Тимир сдался. Плеснул в лицо холодной водой и снял кожаный фартук.

– К Хорсуну я, – сказал работникам. – Скоро вернусь.

Не стал тревожить коня, тут и пешком недалеко. Быстро зашагал вверх по крутой горной тропе, а затем по тихой тропке печально облетающего леса.

Осень-искусница броскими красками расцветила осинник. Убрала позолотой березовую поросль опушек, легкую и голубоватую в комлях. Над красными брусничными полянами, над дымными буклями ягеля, встречь бледным осенним лучам расправили ветви солнцелюбивые сосны, вбирая тепло каждой томной иглой.

Стоящее наособицу дерево с искрошенной корой привлекло внимание Тимира. Сел рядом на окладистый пень, рассматривая сосну. Выдранные белые щепы торчали высоко. Не иначе лось пробовал на ее крепком стволе силу новых рогов, вычесывал из пологого лба остатнюю щекотливую боль. Когда слетят последние золотые листья, бык поднимет голову, украшенную молодыми рогами, и затрубит на весь лес гордую песнь, вызывая лосей-соперников на бой. Противники скрестят могучие рога, точно диковинные кудрявые мечи, за благосклонность подруг. А лосихи будут поодаль обрывать рыжие рябиновые кисти мягкими губами, будто их вовсе не касаются свирепые поединки…

Начался спуск к хмурому еловому лесу, прячущему осторожных зверей. Огибая заставу, ельник темным языком сползал ниже, выходя перемеженными грядами к закраинам тоскливых пойм. В просвете тропы мелькнула стройная девичья фигурка. Сердце кузнеца заколотилось звонким маленьким молотом. Неужто вот так сразу повезло встретить Олджуну?

Да, это была она. Оглянулась на хруст ветки, повернулась полубоком, сторожко пятясь. Узнала – обрадовалась. Встала в солнечном прогале точеным чороном, узкопоясным и в меру крутобоким. Тимир едва не задохнулся от восхищения: ай, хороша девка! Белолицая, веселая, зубы как литое сверкающее серебро… Случайная встреча показалась счастливым знамением.

– Есть новости? – спросил, кое-как унимая учащенное дыхание. Жадно разглядывал зардевшееся лицо, любовался точеной шеей.

– Нет известий, заслуживающих твой интерес, – ответила она, опустив дрожащие ресницы. – А у тебя?

– Завтра днем сын ко мне… к нам с женою вернется, – сказал он о том, что жгло сердце счастьем и несоразмерно выше было как этой встречи, так и подспудно текущих желаний. Нечего скрывать, ни для кого в долине не было секретом, что в семье Лахсы и Манихая воспитывается его сын.

– Ой, как хорошо! – прониклась участьем славная девушка. – Урана твоя, наверное, на девятом ярусе неба от радости. Она ведь так этого ждала!

– Ты знаешь мою жену?

Олджуна подняла на него сияющие глаза:

– Да, я познакомилась с ней давно. Еще когда она ходила к дядьке Сордонгу, что у Диринга отшельником жил.

Тимир насторожился. Невнятная мысль темной ночной бабочкой закружилась в голове, трепеща мохнатыми крыльями…

– Когда ты ее там видела?

– Примерно двенадцать весен назад, – беспечно махнула рукой девушка. – Я тогда ягоды собирала в лесу. Встретила Урану, вот и познакомились. Она заблудилась, разыскивая дядькино жилье. Не первый раз вроде ходила, а все равно заплутала. Немудрено: в тамошних местах все тропинки перепутанные. Урана попросила отвести ее к нему, я и отвела.

Из горла кузнеца вырвался странный клокочущий звук. Стараясь не выдать нахлынувшего гнева, Тимир прислонился к дереву. Затылок сжало и стиснуло, словно кто-то натягивал на голову твердый обод. Жаркие пятна выступили на скулах.

– Что моя жена там делала, о чем они говорили?

Олджуна пожала плечом:

– Откуда ж я знаю? Не ходила за ней. Зачем? Может, секретный был у них разговор. Потом еще раз видела Урану в том лесу зимой. Не стала окликать. Нужную тропу она к тому времени, наверное, хорошо вызнала, да и торопилась сильно.

Тимир помолчал. Побледнели скулы, занявшиеся было алыми зарницами. По загорелому лицу будто разлилось белое молоко.

– Ладно, – сказал угрюмо, глядя в землю. – Пойду я, пожалуй, домой.

Длинные ресницы Олджуны огорченно затрепетали:

– А к Хорсуну? Мы ведь почти дошли!

– Поздно уже. Просто напомни ему – он, кажется, новый меч заказывать собирался.

Кузнец резко развернулся и, не простившись, двинулся вверх по усыпанной хвоей тропе.

…Глаза Тимира слепо скользили по осенним деревьям, уже не видя золота листьев. Казалось, тело стало маленьким, съежилось и затерялось в пылающей туче гнева. Утреннее счастье потухло, словно в жаркую радость плеснули помои. То ли туман, то ли горячий пар поднимался перед лицом, обжигая веки.

Он столько весен мечтал о сыне! Он тайком от Ураны, от всех, до смерти стыдясь изобличения, прокрадывался вечерами во двор кормилицы Лахсы и подсматривал в замызганные окна… Исподтишка выглядывал мальчика на праздниках, искал сходства с собою в его красивом лице… И всегда находил! Правда, преследуемый духами ребенок родился слабым, не в крепкую кузнецову родову. На уйму мелких недугов, что мучили сына в младенчестве, жаловалась Лахса…

Оглохший, незрячий брел Тимир, спотыкаясь, по ставшей зыбкой тропе. Чуть не врезался в одиноко стоящее дерево и тяжело отшатнулся. Собрав глаза в кучку, пристальнее вгляделся в преграду и снова увидел расцарапанный лосиными рогами ствол.