Неожиданно кузнеца сотряс неистовый, до брызнувших слез и спазм в подреберье, хохот. Немудрено, что раз за разом с отчетливой насмешкой возникает перед ним эта ободранная лесина, настойчиво предлагая всласть почесать лоб, украшенный кучерявыми рогами. Поди, не меньшими, чем у лося!

Когда успела жена снюхаться с мерзким стариком? В разгоряченную голову тюкнуло: чего гадать – когда якобы бегала в лес по ягоды! Ходила одна, без подруг, отлучалась надолго, опаздывая на вечернюю дойку. Возвращалась не в себе и не обращала внимания на мужнее недовольство… Ага! Вот почему женщина без спросу таскалась провожать черного колдуна… отщепенца рода вонючих щук… своего полюбовника… в последний путь к зловонным болотам Жабына!

В бессильной злобе Тимир заскрежетал зубами. В голове, как в тигле, плавились и опадали страшные мысли. Сжатые кулаки налились буйной булыжной силой. Хотелось зареветь дико, громко, как раненый бык, ворваться в дом смертельным вихрем, размазать неверную жену по стене… Уничтожить, стереть из памяти измену Ураны и саму ее, родившую недоноска от подлого шамана!

Кузнец с силой пнул ногой соседний пень, вывернув его с корнем, и сам с яростным воплем рухнул на землю. Ягодная поляна взлетела дыбом, вспыхнула в глазах кровавыми брызгами переспевшей брусники. Пальцы ноги облило палящим огнем.

Мыча от боли, Тимир прокатился по мягкому мху, давя брусничные гроздья. Уткнулся в землю лицом и заплакал, загребая скрюченными пальцами прохладный мох. Матушку звал, глухо взрыкивая уже не от телесной, а язвящей внутренней муки. Не зря же говорят, что материнская душа ведает слезами.

Лишь к ночи пробудился иззябший кузнец. Оказывается, незаметно уснул под меченым деревом. С трудом поднялся, цепляясь за ствол. Помотал мутной головой, и тусклым взглядом окинул неуютный, сумрачный лес. Непереносимые сполохи боли рассеивались в крови медленно текущим ядом. Пошатываясь и прихрамывая, потихоньку двинулся к дому.

Шел долго, неторопливо размышлял о правильных старинных обычаях, которые дозволяли мужу убить жену за измену. Вспоминал древние байки о том, как женщин, из-за которых начинались какие-нибудь распри между родами, выдавали противникам, крепко привязав за ноги к хвосту необъезженного жеребца. Восстанавливал в памяти виденное украдкой лицо Атына и все больше уверялся: не его это ребенок.

Шаги понемногу становились ровнее и тверже. Побитая нога почти перестала хромать. Кузнец скользом проехался под гору к ручью.

За черными, вырезными кустами боярышника в густой синеве замельтешили неяркие огоньки окон Крылатой Лощины. Где-то неподалеку послышался приглушенный мужской голос и горловой, переливчатый, как у самки вяхиря, женский смех. Так смеялась, поигрывая обольстительными ямочками на щеках, черноглазая Дяба. «Не один я рогат, – злобно усмехнулся Тимир. – Кто-то, однако, рискнул поворошить «угли» Бытыка».

В кузне уже никого не было. Затворив за собой дверь, Тимир запалил сальную плошку и сел на высокий порог. Снизу в спину поддувал осенний сквозняк, лицо жег испепеляющий жар.

…Чужого щенка послали боги вместо сына жаждущему потомства отцу. Значит, Урана была права: детей у него все-таки нет. Его семя – пустоцвет, не дающий плодов.

Кузнец вскочил, заметался по кузне, подволакивая ушибленную ногу, как зверь, попавший в западню. Сердце снова налилось злобой так, что, почудилось, вот-вот лопнет…

– Ура-ана! – вытолкнуло сжавшееся горло.

Схватив большой кричный молот с плоскими бойками, Тимир саданул им по наковальне, начал бить с безрассудной оттяжкой. С каждым ударом из натужной груди вместе с хрипом и стоном вышвыривалось ненавистное с этого дня женино имя:

– Урана, Урана, Урана!!!

Бешеная сила размаха ринула его тело через наковальню. Распластавшись на полу, Тимир с недоумением уставился на безголовую рукоять. Не сразу понял, что насад молота слетел с надежных распорок.

– О-о, трехликий Кудай! – еле выговорил враз осипший кузнец, в ужасе прикрыв рот ладонью. Вхолостую колотить по наковальне – все равно что с дурным намерением раскачивать пустую зыбку! Не иначе предки осерчали на обезумевшего коваля.

До утра сидел Тимир на лавке у двери. Ногти в отчаянии впивались в ладони преступных рук, что посмели безудержным гневом осквернить священные снасти. Молясь Кудаю, думал о тщете одиннадцативёсного ожидания и своем бесчадии. Выжигал Урану из сердца, как скверну из крушеца.

Жена и ее приблудный сын должны стать для Тимира никем. Пусть любовь к коварной женщине, ожоговой раной засевшая в нем, безвозвратно схоронится в изменчивых веснах. Теперь бы скрепиться и перемочь предстоящий день, не показать людям, какой огонь бушует в душе.

А дальше?..

Ну, и дальше смириться с тайным позором, чтобы никто ни о чем не догадался. Он возьмет с жены клятву ни словом подружкам не обмолвиться, а то живо распустят слух, что он бесплоден… Впрочем, она не болтлива и сумеет сдержаться. В противном случае кузнечные клещи с корнем вырвут ее лживый язык. Отныне и он, Тимир, причастен к обману Ураны.

Не будет девятого кузнеца в роду. А если в Атыне взыграет шаманское наследство, придется терпеть в доме колдуна… Тимир хрустнул зубами. Добро же, коли это случится, выродку отшельника не покажется сладко – супротив кузнеца шаман ничтожен!

Было, говорят, однажды такое, что поспорили шаман с кузнецом, кто из них сильнее. Достал чародей бубен и начал камлать, насылая на противника лютую хворь. Да не успел и духов своих вызвать, как глянул коваль на бубен, и от властного взора его в великом испуге затряслись рожки и колокольца волшебной шаманской стучалки. Поднялся в кузне ветер, раздул огонь в священном горне. Тотчас же начало тянуть и корежить жилы у шамана, тело на глазах покрылось пузырями. Не выдержал он, завопил в смертной муке: «Твоя взяла, ты сильнее!» Смягчился кузнец. Велел колдуну лечь на наковальню и хорошенько выколотил из него славным молотом боль с дурью вместе.

За что-то боги наказали Тимира. Достанет времени подумать – за что. Он понесет эту ношу. Он выдюжит, стерпит присутствие пащенка в доме. Будет терпеть до собственной смерти. Отродье черного колдуна никогда не узнает, кто на самом деле его отец. Знаменитый кузнечный род закроется на Тимире.

Но как все-таки проверить, вправду ли вотще его мужские старания? Подлинно ли семя рода покрылось неизбывной ржавью? Может, взять баджу, испытать себя снова, прильнув к молодому нетронутому телу? Вгрызться в него, забыться и забыть предательство старшей жены?..

Решение созрело мгновенно. Жениться снова, продолжить гаснущий род! На ком – не все ли равно! Только бы девка была невинна, молода и здорова. Да хотя бы на приемной дочери багалыка! Хорсун не откажет. И девушка тоже. Наверное…

Тимир вспомнил густые ресницы Олджуны, бросающие нежные тени на гладкие, без единой морщинки, подглазья. Вспомнил яркие, словно после ночи любви вспухшие губы, подвижное, гибкое тело, высвеченное закатным солнцем, как излучистый чорон. Недаром тяга к Олджуне, вначале показавшаяся мимолетной, потом так сильно взволновала и захватила его!