Оставив коней оседланными, гости степенно вошли в юрту и не сняли шапок. Красноречивыми взглядами проводили порхнувшую за занавеску длинную косу приемной дочери багалыка. Коротко выложив мелкие новости, сообщили главную: табун Тимира нуждается в племенной кобылице.

Хорсун ахнул про себя, не веря ушам. Что стало с кузнецом? Неужто бесы любострастных соблазнов все еще щекочут и не дают покоя его подержанным жизнью ребрам?

– Садитесь, поговорим, хороша ли нынче погода разводить яловых, – ответил уклончиво.

– На погоду грех жаловаться, – весело сказал Бытык, по привычке подергивая короткий ус. – Дичь в теле, зверь в шкуре, в лесу – золото, в доме – серебро. Табун готов принять кобылицу через три дня.

– Луна на ущербе, – напомнил Хорсун, мрачнея.

– Что с того! – беспечно махнул рукой молотобоец. – Не будем же верить досужим сказкам!

Молния-шрам хмуро задвигался на правой щеке воина:

– Если не станем чтить древних запретов, будем ли продвигаться по Великому лесу, как по гладкому ворсу?

– В первый раз слышу речи об исполнении стародавних наказов из достойных уст багалыка, – поддел Бытык, ухмыльнувшись. – Никак, усилия долгополого Сандала, озаренного запретами с гривы до пяток, увенчались-таки успехом в отважной заставе?

Силис забеспокоился, досадуя на молотобойца, поторопился замять насмешку:

– Чего годить? Не на восемь дней пира рассчитываем, всего на три. Жеребец многотравен, не какой-нибудь стригунок…

– Жеребчики, рано начавшие крыть кобыл, в зрелые весны не дают справного приплода, – обронил Хорсун вполголоса, опуская глаза.

Над сговорным столом повисла неловкая пауза. Старый Балтысыт нарушил ее кряхтеньем, не найдя ничего лучшего. Бытык проговорил воинственно:

– У немолодого, но опытного жеребца острое зрение, хороший слух и вкус к красоте. Добро ли, когда на свет является много никчемного, от рождения худородного приплода? Пусть лучше будет меньше жеребят, да таких, какими можно гордиться!

– Ну, так, – сказал Балтысыт. – Да, гордиться, э-э. Вот так. Да… ну и ну.

Старик был косноязычен, зато славился тем, что приносил удачу в сговорах. Силис без слов бросил на стол пробную плату – связку из девяти темных собольих шкур, и мужчины вышли.

Хорсун вопросительно глянул на занавеску, зная, что Олджуна слышала разговор:

– Что скажешь?

– Согласна, – донесся тихий голос.

– Не слыхал я, чтобы после сговора на третий день свадьбу играли. К чему этакая спешка?

– Замуж пора мне, – выдавила Олджуна. – Пока берут.

– Малочаден Тимир. От Ураны у него только сын.

– Я – не Урана.

– Да уж… Не она, – тяжко молвил багалык и пасмурно уставился на роскошную меховую связку, вспыхнувшую при свете очага нежными волосинками-блестками.

– Согласна, так убери соболей, – проворчал, погодя. – Вари-грей, тащи на стол все, что есть вкусного в доме!

Вернувшись, сваты радостно переглянулись. Теперь можно снять шапки-дохи и, с полным правом наслаждаясь горячим ужином, обговорить условия сделки.

– Табун в тридцать три головы даем за девушку, – известил Бытык, рубанув воздух рукой. – Покажется мало – за доплатой не постоим! Сверх калыма доставим столько конских голов, сколько ты покажешь недоуздков.

– Ага, так, ну да, так, – подхватил старый Балтысыт, обгладывая гусиную лопатку. – Доставим, э-э-э.

– Половина забоя скота на угощение – наша, – примолвил Силис.

– Добро, – дрогнул губами Хорсун, не поднимая головы.

– Был камень, на котором жили родовичи невесты, серым, стал красным, а теперь остался один пепел, с которого нечего взять, – горестно вздохнул молотобоец.

Багалык вздернул затяжелевший подбородок:

– За приданое не волнуйтесь. Все, что имею, готов отдать за приемной дочерью.

– Зачем все, зачем все! – Силис затряс выставленными вперед ладонями. – Договоримся полюбовно, по размеру калыма, не больше.

– Постель, семейный полог, домашнюю утварь, одежку свадебную и остальную, – перечислял Бытык, загибая пальцы, – упряжь, по белой кобылице каждой коновязи в жениховом дворе, бурдюки с кумысом, сколько с лета осталось… Пять коровьих стегон и шесть кобыльих, чаны с топленым маслом…

– Нам троим, э-э-э, новые дохи, – вставил старый Балтысыт. – В подарок за ладный сговор… Ну да, вот так, да, э!

Ударив с приемным отцом невесты по рукам, сваты умчались вскачь радовать Тимира согласием.

* * *

Первый свадебный день справляли в доме Хорсуна. Воины с женами в ожидании гостей высыпали во двор в два ряда. Мужчины, как водится, справа. Нарядный багалык в лисьей шубе, подпоясанной богато украшенным поясом, встал у коновязей, возвышаясь между столбами, как еще одна коновязь. Высеребренную сединой голову покрывала старая бобровая шапка с медным кругом-солнцем на тулье, с вышитыми на боках, чуть ниже солнца, яркими глазами. Хорсун только в особых случаях надевал бережно хранимую шапку, когда-то пошитую покойной женою Нарьяной.

Гостей и родичей понаехало навалом. Гуськом друг за другом следовали верхом семьи кузнецов. Шествие замыкал жених в зимней шапке, рысьей дохе и рукавицах, ведя на поводу лошадей, навьюченных тюками с мясом. Разукрашенный осенними золотыми венками и звонкими колокольцами кортеж остановился в воротах.

Хорсун подвел буланого старейшины к средней коновязи, придержал ему стремя. Воины помогли сойти с коней другим уважаемым гостям. За изгородью остался один жених, обращенный лицом на восток, с длинным кнутом в руках. Дружинный мясовар Асчит с помощниками подхватили тюки со стегнами, сложили у костров, над которыми уже вовсю кипели котлы.

Войдя в дом, гости сразу же принялись рассаживаться за столы. На почетных местах устроились багалык со сватами, жрецы, старцы и аймачные. На остальных – близкие со стороны жениха по степени родства, кузнецы, воины и другие. Все три свадебных дня порядок расположения пирующих останется неизменным.

Молотобоец Бытык подвел сомкнувшего веки Тимира к распахнутой настежь двери. Смешливо подмигивая молодайкам, подтянул его за кнутовище к порогу:

– Открой очи, глянь, сколько здесь людей собралось в честь лучших родов саха с солнечными улыбками и поводьями за спиной!

Пока Тимир кланялся всем столам поочередно, Бытык вскрыл тюк, приготовленный у пылающего камелька. Достал сваренную целиком конскую голову – почетную долю духам, водрузил ее на возвышение в правом углу. Глаза на морде были вытаращены, и рот радостно скалился литым частоколом желтоватых зубов. Сняв рукавицы, Тимир отколупнул из-под нижнего правого века веселой головы немного жира. Разделил на три кусочка и с тихим присловьем один за другим бросил в огонь.

Бытык снова поймал жениха за кнут: