Скоро, совсем скоро соберется вместе бесстрашная стая! Обычно звери не охотятся по-крупному поблизости от логова. За дальними горами у ничьих водопоев довольно добычи. Табуны и стада эленцев не должны пострадать. Угнездившиеся в долине волки не допустят к ней сторонних зверей, норовящих безобразничать в чужих владениях. Но если волчатам случится по недоразумению разодрать какого-нибудь домашнего щенка, что решит себе на беду прогуляться по лесным тропам, люди не простят. Стая может не отправиться на оленью охоту в Месяц опадания листвы, и вообще никогда. Прибылые вырастут к тому времени почти со взрослых собак. Но ума не откликнуться на обман, коварный манок с волчьим голосом, у них вряд ли достанет. Ведь не только барлор искусен выводить вой серых. Среди охотников тоже встречаются мастаки. Тут и облавы не потребуется, любопытные глупыши сами явятся на незнакомый призыв, а следом обнаружат себя старшие.

Олджуна очень желала волчатам дожить до той великой охоты, когда каждый завалит своего первого ветвисторогого. И пусть третьей зрелой весной извечный зов продолжения рода ворвется в их молодые сердца, чтобы стали они зачинателями новых стай в других, чужедальних местах.

Хищные звери приводили Олджуну в восхищение и почтительный трепет. Но хищные птицы, такие же златоглазые, как барлор и волки, мешали ей. Проклятые беркуты просто бесили! Они часто парили неподалеку втроем, с набирающим силу слетком. Гулять по долине стало опасно.

Не смысля в языке барлоров, Олджуна не могла пожаловаться Барро на орлов. Да и не сумела бы объяснить, почему много весен назад беркут едва не унес ее куда-то на глазах у людей. Она и сама постоянно ломала над этим голову. Олджуна не сказала бы барлору о преследовании орлов еще и потому, что он был с ними заодно. Хищники всегда хорошо понимают друг друга. Барро горд и неустрашим, но осторожен, как всякий зверь. Непостижимая ненависть орлов к Олджуне способна встревожить, внушить ему худые думы, а то, чего доброго, и отвращение… Порою она видела, что он чем-то озабочен, и ловила его рассеянный взгляд. О чем думал златоглазый? Об их неопределенном будущем или о красивых девушках лесного разбойного племени, к которым потянулось вдруг заскучавшее сердце? Тоска начинала крушить Олджуну. Уйдет барлор, оставит ее орлам. Злые птицы, видно, собрались перезимовать.

Лучше бы она родилась по-настоящему зверем. Лосихой, рысью или той же волчицей. Тогда в ее голове не пускали бы корни тягомотные человечьи мысли, вечно полные неясной вины. Все знакомые звери любили Олджуну. Но прозорливые орлы чуяли в ней врага, а она, хоть и не сделала им ничего дурного, невольно чувствовала себя в чем-то неправой. Это было несправедливее всего! Исподволь пришло убеждение, что и Хорсун всегда подозревал в ней какой-то изъян из-за того случая с беркутом. Не зря же небесный родич, сын божественного Эксэкю, невзлюбил падчерицу багалыка.

Орлы – вот кто отвернул от нее любовь Хорсуна, сделал пыткой их совместную жизнь. Вот кто породил в душе Олджуны мятущийся страх и несвободу!

Мысль о безосновательном вреде, нанесенном ей орлами, незаметно заплодоносила в Олджуне встречной злобой. В печени скопилось и вскипело горючее желание мести. Понемногу укрепилось решение досадить лютым птицам так, чтобы сполна вернуть им долг – жестокую душевную боль, которую они ей причинили. Вот и теперь, сидя в укромных кустах, Олджуна аж затряслась от гнева. Легко орлам рыскать сверху, понуждать в прятки играть, слетка натаскивать на нее, будто пса на зверюшку!

Чуть не забыла о Сандале, который скрывался неподалеку. Пропустила миг, когда чуткие дети его засекли. Жрец поприветствовал ребят и, как ни в чем не бывало, беседу с ними завел.

Ох, наконец-то беркуты, нарезав несколько медленных кругов над Травянистым, улетели к гусиному озеру. Знать, выполнили на сегодня слежку, отдали долг своей ненависти к Олджуне. Есть мучителям тоже надо. До ночи будут парить над стаей высоко и неподвижно. Глупые гуси вначале поволнуются, а потом напрочь забудут об опасности. Загалдит-загогочет озеро, как многоречивый базар. Самый удобный миг для промыслового урока слетку – рушиться с неба тяжелым камнем. И со смертным криком забьется в безжалостных когтях орленка опрометчивый первогодок-ровесник…

Старикашка Сандал лопотал о чем-то. Олджуна не слышала. Взгляд ее приарканился к луку и колчану Болота. Снасть висела на ветке совсем недалеко.

В голове раздался голос, будто вселенный кем-то извне, еще и шепелявый. Так было, когда Олджуна решила отравить воинов, чтобы досадить Хорсуну. Этот же голос подучил ее тогда собрать зеленые грибы-мухоловки, высушить их и подсыпать в напиток. «Ты ведь знаеш-шь, ботуры не умрут, – ползучими змеями шипели мысли в мозгу, – они прос-сто понедуж-жат немного. Никто на тебя не подумает, никто не улич-чит. Давно пора проуч-чить багалыка. Притворис-сь больной. Поглядиш-шь, как отнес-сетс-ся равнодуш-шный к тому, что ты тож-же отравилас-сь…»

После Олджуна ругала себя за ужасный поступок, жалела воинов и Хорсуна. Но тут она обо всем забыла. Шепот вился вокруг головы, обволакивал ее изнутри, внушал страшную мысль, от которой тело бросило в жар… А спустя несколько мгновений мысль уже не показалась столь уж страшной.

Болот, кажется, принес снаряженье для Илинэ. Для той самой девчонки с кудрявыми косичками, на которую Кинтей, добытчик воспрещенного рога Водяного быка, так удачно свалил отравление воинов. Разговор, судя по всему, обещал быть долгим. Ни дети, ни жрец не замечали ничего вокруг. С нечеловеческой быстротой Олджуна скользнула к снасти, схватила лук и выдернула из колчана стрелу. Теперь к гусиному озеру и обратно. Орлы увлечены охотой, навряд ли догадаются, что кусты шевелит не ветер, а меткая и непреклонная рука мстящей Олджуны.

Она кралась, прижимаясь к кустам и елям, пачкая платье липкой смолой, бежала, перепрыгивая через овражки. Лишь бы дети не хватились лука. Оружие окажется на прежнем месте через четверть варки мяса. Ну, может, через треть…

Олджуна сделает то, о чем помышляла еще в детстве, в день нападения беркута, слизывая кровь с раны, оставленной его режущими когтями. Пришла пора отдать долг.

* * *

Солнце в полнеба еще было в румяной силе, а уже серебристое сияние разлилось вокруг ранних рогов луны, по-коровьи загнутых вверх. Стемнеет, и станут рога задорными, крепкими, хоть полное молока ведро на нижний вешай. Добрая примета: не дождливыми будут предосенние дни.

Хорсун отправился обследовать тайные тропы в горах и все не возвращался. Тревожно вглядываясь в сиреневую даль, Олджуна то без толку крутилась в доме у окон, то выбегала во двор. В панике швыряла землей в ворону, примостившуюся на коновязи. Птица не думала улетать. Отряхивалась небрежно, сидела себе дальше и, кося глазком-бусинкой, торжествующе каркала: «Каг-р, кар-ра, кар-р!» Словно поощряла: «Пр-равильно ты сделала, пр-равильно!»

Черная вещунья страшила Олджуну. Хорсун, подъезжая, непременно услышит ворону, которая во все горло расхваливает его приемную дочь. Но лишь на дороге появился всадник, хозяйка обмерла с захолонувшим сердцем, а птица спокойно слетела и пропала за ближними елями. Переведя дух, Олджуна стремглав побежала открывать ворота. Едва на изгородь не налетела в усердной прыти. Незнакомый раскатистый хохоток отрезвил, заставил поднять глаза на спешившегося человека. Кузнец Тимир из Крылатой Лощины облокотился о верхнюю жердь: