казачьей станице, в середине таких необычных для степей августовских дождей, в самый взопревший от сырости полдень, Арон Левин, в щель поддев шашкой внутренний засов, ворвался в большой сарай с сеновалом. Как ни таились Дарья с рослым красавцем, командиром роты Андреем Сошниковым, а застал-таки их Арон. И он тут же позабыл революционные заповеди о свободах, а ревностно, собственнически, по-ястребиному нахмурившись, выхватил маузер и выстрелил в могучую раскрасневшуюся и взмокшую грудь командира роты Сошникова, который, пропустив сквозь себя пулю, сразу же опрокинулся навзничь, утонул в свежем пахучем сене и задвигал там сильными голыми ногами. Арон навел маузер в прекрасную белую нежную грудь Дарьи, но увидел в ее глазах не испуг, а искреннее детское удивление. И не смог выстрелить.

На своих коротких кривоватых ногах Арон Левин вышел на воздух, сел на мокрый, замшелый понизу и иссеченный сверху старый чурбак, на котором рубили куриц, так что весь он был словно засеян размокшим пухом и перемазан расплывшейся от дождя почерневшей куриной кровью, переложил из левого нагрудного кармана гимнастерки в правый партийный билет, да так и не догадавшись подняться с куриной плахи, выстрелил себе в середку освободившегося кармашка.

Смерть безобразна. Но даже она ищет себе оправдание, пытаясь через любовь уравновеситься с новым рождением. Так что смерть наравне с рождением, словно черная и белая жемчужины, нанизываются на любовь, выводя некую математическую формулу бесконечности: семь месяцев спустя родился Павел Сошников, сын троих отцов — цыгана, еврея и русского, — будущий дед Игоря Сошникова. Его же официальный, записанный в документах отец — командир роты Андрей Сошников — умер через год после рождения сына. Пуля, выпущенная из маузера Арона Левина, прошла мимо сердца, но простреленное легкое не могло долго служить могучему телу, богатырь медленно затухал, кашлял кровью, пока болезнь окончательно не съела его.

* * *

Отец Игоря Сошникова ничего не мог прибавить к тому, что знал сам Игорь, все семейные предания были рассказаны и повторены много раз, а некоторые говорены раз по пятьдесят и не всегда на трезвую голову. Даже матушка о родственниках отца знала не меньше, чем сам отец. А такая способность — свободно путешествовать по генеалогическим лабиринтам — была, как заметил Игорь, вообще у женщин развита куда сильнее, чем у мужчин. Игорь, когда бывал у родителей и заводил разговор на эти темы, родители начинали кипятиться.

— Да я отлично помню Витю Звонарюшкина, как-никак мой дядька, — говорил отец. — Для нас, шкетов, авторитет! Вор! С блатными склады чистил. Золотая фикса, финка морская, сапоги хромовые, семиклиночка. И угощал нас «Казбеком»… Его от тюрьмы спасло только то, что его в сорок четвертом призвали.

И вдруг скрипела половица, матушка, сильно ссутулившаяся от поясницы, шаркая, но как-то подчеркнуто строгая в своих седых прядях, по-учительски собранных на затылке, с раздражением вдвигалась на кухню:

— Саша, ну что ты мелешь! Вот сам не знаешь, что мелешь!

— Что я мелю! Что, я хуже тебя знаю, что рассказать про моего же дядьку?!

— Как он мог угощать тебя «Казбеком»? Сколько тебе было в сорок четвертом — шесть лет?

— Ну и?..

— Какой в таком случае «Казбек»? Какую-то золотую фиксу еще придумал!

— Может, была фикса… — Отец несколько сминал раздражение, но еще хмурился. — А специально фиксы делали… Уж я-то помню! Но его в сорок пятом уже демобилизовали, у него тяжелая контузия была. Он так и не отошел до конца. Глаза закатит — и в обморок. И больше не воровал, на работу устроился. Это я помню очень хорошо… А курить я начал сразу махру!

— В детском саду?!

— Нет, в третьем классе, — наконец, примирительно сбавив тон, говорил отец. — Делали козьи ножки, знаешь? А школьных тетрадок не было, два года писали на оберточной. А у Огурца отец начальник, и у него настоящие тетрадки. Ну что ты, ва-ажный!.. И мы один раз все сочинение… Огурец был отличник… А мы все сочинение на козьи ножки…

— Ну хорошо, — говорил Игорь, — давай про Огурца в следующий раз. Еще была дочь у Дарьи — Лидочка, кажется?

— Она умерла, когда мы были в эвакуации. От пневмонии… Но ее помню плохо.

— Игорь, давай я положу тебе покушать, — перебивала мама.

— Я совсем не хочу.

— Ну что не хочу! Вечно не хочу! — принимал ее сторону отец.

— А еще тетя Алла, — не давал им перевести стрелки Игорь. — Она тоже дочь Звонарюшкина?

— Звонарюшкина, хм… — Мать ехидно кривилась. — Звонарюшкин умер в двадцать девятом…

— Ну и что! — возмущенно поднимал брови отец. — А вскоре и Лидочка родилась.

— Да, родилась… Через десять месяцев.

— Откуда ты знаешь?!

— Оттуда! Алла рассказывала, — парировала мать.

— Ха! Алла! Алла сама ничего не знает. Она родилась самая последняя. Откуда она может знать!.. Вот она родилась неизвестно от кого…

— Все ваши родились неизвестно от кого…

— Ну подождите спорить, — поднимал руку Игорь. — Тот дядя Виктор с золотой фиксой… У него же родились дети?

— Виктор?.. А как же, у него родился Иван… А что — Ванька мой двоюродный брат.

— Игорь! Зачем тебе все это понадобилось?

— Так, любопытство. Надо же когда-нибудь узнать поподробнее о своей родне… А у этого Ивана, у него была жена, дети?

— Хм!

— Была, — по-прежнему хмурился отец. — Стерва. Она его на тот свет и свела.

— Для тебя все стервы… — мать была возмущена больше отца. — Уж кто-кто, а Зина ни в чем не виновата, она что ли Ивану наливала?

— А что! Он Зину так любил, что так даже неприлично для мужика.

— Любил… И от большой любви домой на карачках приползал… Правильно, что она от него ушла.

— Да подождите спорить! У них были дети?

— Стоп, стоп… Ну да, сын был.

— Как его звали?

— Стоп, стоп… А ведь не помню…

— А правда, как его звали? — мать тоже силилась вспомнить.

— Вот смотри-ка, тоже кусок оторванный.

— Может, какие-то записи есть? Или фотографии — иногда их подписывали…

— Фотографий старых мало осталось. Только те, которые в коробке. Таня, когда переезжала с мужем в Волгоград, почти все забрала… А знаешь, тебе надо к Алке в Москву съездить. Она наверняка что-то знает.

— В Москву?.. А что ж… Позвони ей, пускай назначит день. Мне как-то неудобно самому звонить, я ее не знаю вовсе.

— Чего же неудобного, она же твоя тетка!

— Ну все равно…

— Хорошо. Надо телефон поискать. Где-то в блокноте новый телефон записан.

— Хочешь, поедем вместе? Пара часов на маршрутке.

— Что ты! Куда я поеду… А с Алкой к тому же не квакнешь. — Отец щелкнул себя по багровой толстокожей