С помощью этого радикального и по сути дела отчаянного средства была достигнута консолидация армии. Новая римская армия уже не была армией римлян. Это была армия римского императора или римского государства, но никак не армия римского народа, даже в самом расширенном толковании этого слова. Она не была частью римского населения и не представляла его интересы. Это была особая каста, которая содержалась на средства населения, чтобы бороться с внешними врагами. Эта каста поставляла теперь персонал для управления империей, большую часть правящего класса и кандидатов на трон. Невозможно себе представить, чтобы такая армия полностью романизировалась и слилась с населением. Ее романизированные элементы, конечно, потонули в массе населения, но поскольку она долгое время пополнялась за счет новых элементов, по большей части из других стран, то постепенно сформировалась чуждая населению страны военная каста. Представители ее высшего слоя составляли теперь господствующую аристократию Римской империи. Они же, в свою очередь, едва успев усвоить культуру высших слоев, сменялись новыми силами, самыми энергичными и деятельными среди солдат этой военной касты, которая вбирала в себя все больший процент чужестранцев.[247]

Общей характеристикой обстановки в Римской империи в III в., которая могла бы сравниться с характеристикой Элия Аристида, мы не располагаем, однако царившая тогда нужда достаточно часто описывается теми, кто ее пережил, и отражается во всех документах той эпохи. Тот, кто внимательно прочтет речь Εις βασιλέα, неоднократно упоминавшуюся в предыдущей главе, и сравнит ее с речами Диона, Плиния или Аристида, тому станут ясны огромные различия не только в конкретных фактах, но и в настроениях общества в целом и его высших слоев в частности. Не меньшее впечатление производит тон, в котором выдержаны латинские биографии императоров III в., если сравнить их с биографиями II в. Даже если допустить, что эти биографии созданы в IV в. и в них отражены интересы и взгляды высших слоев общества времен Феодосия, то все же нельзя отрицать, что для автора или авторов, творивших в IV в. и использовавших при этом современные известные им на то время источники, естественно было передавать не только свое собственное восприятие, но и восприятие уважаемых ими людей.

Одно из увлекательнейших обобщенных отражений этого восприятия мы обнаруживаем в известной утопической картине будущего императора Проба. Для меня очевидно, что основанием для риторических восклицаний составителя его биографии послужило подлинное высказывание императора, которое в то время было известно его современникам и было у всех на устах, и я убежден, что все эти чуть ли не истерические обороты речи, которыми пользуется биограф, достоверно передают чаяния и надежды людей III в.; они не слишком отличаются от настроений IV в., когда обстановка была более стабильной, но все еще неопределенной, и уж, разумеется, никого не удовлетворяла. Итак, я привожу некоторые фрагменты из жизнеописания Проба. Кое-какие сентенции представляют собой безвкусную риторику, однако среди них есть выражения — их я выделил курсивом, — которые не могли употребляться при описании «золотого века», составленном в I или II в. по Р. X. «Вскоре, сказал он (т. е. Проб. — Μ. Р.), солдаты будут нам не нужны, — пишет биограф и добавляет: — Что же это может еще означать, как не то, что не будет больше ни одного римского солдата; скоро в обстановке полной безопасности римское государство будет царить повсюду и владеть всем; в мире не будут больше производить оружие, не нужно будет доставлять annona, на волах станут пахать, а лошадей будут разводить для мирных дел. Не будет больше войн, не будет плена; всюду будет мир, всюду — римские законы, всюду — наши судьи».

Короче говоря, предмет желаний биографа — это securitas, pax, abundantia и iustitia. Еще определеннее он выражается в другом месте, где рассуждает на ту же тему: «Жителям провинций не нужно было бы поставлять annona, солдатское жалованье не выплачивалось бы больше за счет принудительных даров, римское государство владело бы неисчерпаемыми сокровищами, император ничего бы не тратил, а собственник ничего бы не возмещал. Воистину „золотым веком” было то, что он обещал. Никаких военных лагерей, никаких призывных сигналов труб, никакого оружия не нужно было бы ковать. Военный люд, который сейчас истязает государство гражданскими войнами, обрабатывал бы землю, проводил бы время в занятиях различными науками, упражнялся бы в искусствах, ходил бы по морю. К тому же никого не убивали бы на войне. Милостивые боги, чем же римский народ вас так разгневал, что вы отняли у него такого императора?»[248]

Очень трудно описать картину общего положения дел в империи в III в., особенно в период после правления Александра Севера, однако рад бросающихся в глаза фактов, в достаточной мере подтвердившихся, освещает стремительное нарастание экономического упадка и неразрывно связанный с ним закат цивилизации всего Средиземноморья. Одним из самых ощутимых явлений в экономической жизни было обвальное обесценивание денег и еще более быстрый взлет цен. Вехой в постепенном обесценивании серебряной валюты и в исчезновении с рынка золотых монет стало правление Каракаллы, заменившего denarius на antoninianus. С этого момента покупательная способность имперской монеты все время снижалась. Денарий, который в I в. приблизительно соответствовал семидесяти пфеннигам, а во II в. почти не обесценился, к середине III в. стоил немногим меньше двух пфеннигов. Это падение валюты не было остановлено и реформами Клавдия II и Аврелиана (последний ввел новую валюту, называвшуюся в Египте χαιυου υόμισμα); несмотря на то что эти реформаторы окончательно покончили с прежней практикой расходования реальных денег, покупательная стоимость которых соответствовала количеству и чистоте затраченного на их изготовление металла, и ввели новую систему кредитных денег, не имевших почти никакой реальной стоимости, — они принимались в оплату и были введены в обращение только потому, что их признавало государство.[249]