У немцев имелись все основания опасаться конкуренции. В январе 1873 года начались первые поставки динамита с нового завода Альфреда Нобеля и его шотландских соучредителей в Ардире в окрестностях Глазго. Британский партнер Нобеля Джон Дауни нашел укромное пустынное местечко на Атлантическом побережье, где, по словам Альфреда, «не хватало пищи даже кроликам». Туда Альфред отправил Аларика Лидбека как ответственного за строительство завода и запуск производства. Среди местных женщин набрали работниц, которых обучили искусству делать упаковку для динамита из красной пергаментной бумаги.

Одновременно были получены патенты и наконец-то построены или почти построены заводы в Италии (Авильяна), Испании (Бильбао) и Швейцарии (Ислетен). Это раздражало немцев, мечтавших сосредоточить все европейское производство в Крюммеле. Стремление Поля Барба завоевать континент поначалу противоречило более осторожному подходу Нобеля. К тому же в Италии и Испании слишком жаркий климат, в данном случае это дополнительный фактор риска. Но в конце концов Альфред сдался.

Вскоре все участники процесса поняли: теперь для Альфреда Нобеля первостепенными являются творческие планы Поля Барба, несущегося вперед со скоростью локомотива. Барб получал все больше полномочий на основании их изначальной простой договоренности: Альфред, со своей стороны, вкладывает патент, Поль Барб находит капитал, а прибыль они делят пополам. Пока все шло гладко. К концу 1873 года Альфред Нобель разбогател и стал соучредителем пятнадцати заводов по производству динамита в разных странах, включая самые недавние: в Пресбурге (Братислава) в Венгрии, в Кёльне в Германии и в Трафарии в Португалии9.

Строительство завода в Италии оказалось делом щекотливым. Городок Авильяна находился всего в трех милях к западу от Турина, где по-прежнему жил и работал Асканио Собреро, изобретатель нитроглицерина. Изначальное чувство стыда, которое Собреро испытывал после открытия этого ужасного вещества, со временем сменилось гневом, поскольку эту честь нередко по незнанию приписывали Альфреду Нобелю. Но после появления динамита критика приутихла. Теперь Собреро одолевало любопытство. В последние годы итальянец пытался произвести конкурирующую взрывчатую смесь на основе тосканского песка, но безрезультатно.

Тут имелась серьезная почва для конфликта, однако Альфред Нобель продемонстрировал всю дипломатичность своей натуры. Он разом снял напряженность, предложив Асканио Собреро должность научного советника при динамитном заводе в Авильяне с пожизненным щедрым жалованьем. Несколько лет спустя возле итальянского завода установили бюст Собреро. Альфред Нобель написал ему письмо, в котором восхвалял «великое открытие, подаренное миру, и симпатичные черты характера того, кто является его изобретателем»10.

Среди всех стран континента теперь лишь Франция сопротивлялась динамиту. Однако человеку с такими связями, как у Поля Барба, и такой – при необходимости – гибкой моралью любое дело по плечу.

* * *

Франция снова стала республикой, хотя все конституционные формальности еще не были выполнены. Президента звали Адольф Тьер, зимой и весной 1873 года он проживал в Версале под Парижем, где находилось также и Национальное собрание. Тьер снискал славу отца нации за свой решительный настрой поднять страну после поражения в войне и не в последнюю очередь – ее моральный дух. Даже ведущий республиканец Леон Гамбетта, которому тяжело было принять кровавый роспуск Парижской коммуны, в конце концов поддержал президента.

Тьер был авторитарным монархистом, в решающий момент вставшим на сторону республики. Гамбетта же – левым демагогом, который после возвращения в Национальное собрание поразил всех своим прагматичным подходом. До сих пор центральными фигурами послевоенного режима Франции были эти два сторонника компромиссов. Ситуация вскоре изменится, но лишь тогда, когда Поль Барб осуществит свою самую смелую подтасовку.

Динамитный завод в Полиле простаивал, закрытый под влиянием монополии на взрывчатые вещества, введенной во Франции после Парижской коммуны. Первое время Нобель и Барб потихоньку продолжали производить свой динамит, но вскоре политика ужесточилась, и всю их продукцию изъяли. Оставался только один путь: побороть монополию.

Опытный лоббист Поль Барб тут же взялся за дело. У него имелся прямой выход на власть: Леон Гамбетта и его умеренные республиканцы. Раз за разом Альфред рассказывал в своих письмах, как они с Барбом уговорили «своих друзей из числа депутатов» внести в Национальное собрание различные предложения. Само собой, у Барба сохранился договор, который заключил с ним Гамбетта в военные дни 1870 года. Теперь, напомнив о нем, Барб потребовал от французского правительства возмещения потерь, очевидно, при поддержке Гамбетты. «Позавчера влиятельный депутат угрожал министру вынести вопрос на обсуждение в палату, если они не урегулируют дела с нами, – писал Альфред Роберту. – Но Тьер – крепкий орешек».

В начале марта 1873 года Альфред добился личной аудиенции у президента Тьера, и вскоре после этой встречи правительство решило заново поднять вопрос: не стоит ли рассматривать вопрос о динамите отдельно. Была создана парламентская комиссия для изучения возможности сделать исключение из монополии. Именно такой возможности и поджидал Барб. Вскоре председатель комиссии получил предложение, от которого он не смог отказаться. Если Нобель и Барб получат разрешение, председатель бесплатно получит акции на сумму в 100 000 франков в созданном ими новом акционерном обществе. Еще в 1873 году контракт между ними был подписан. Легко догадаться, что его держали в строгой тайне11.

Французская бюрократия, которая, по словам Альфреда, была в тысячу раз хуже российской, продолжала пережевывать это дело еще несколько лет. Но с такой «морковкой» все уже свершилось, мы можем предположить, что в этом Барб заверил своего шведского компаньона. Альфред Нобель никогда не комментировал принятое им в тот момент важнейшее решение. При тех обстоятельствах оно наверняка показалось ему естественным. Летом 1873-го он решил купить себе дом, и не где-нибудь, а в Париже.

* * *

С тех пор как Альфред в начале 1850-х годов изучал в Париже химию, с городом произошло крупнейшее в истории преображение. Во время своих постоянных визитов он постепенно привыкал к новому, почти завершенному современному облику Парижа, перестроенного под руководством префекта и главного градостроителя Жоржа-Эжена Османа. Узкие грязные улочки сменились широкими проспектами, тьма и вонючие сточные канавы – светом и современной системой канализации. Тротуары в обновленном Париже оказались шире, чем ранее целые улицы, здесь нашлось пространство как для деревьев, так и для многочисленных кафе и неиссякаемого потока людей. И небо вдруг можно было увидеть, даже стоя на улице. Гармоничные фасады из известняка Османа с очень подходящими им «французскими балконами» порой купались в солнечных лучах, и отраженный стеклами солнечный свет слепил глаза парижанам.

Это было поразительно! Однако многие сердились на Османа за то, что он уничтожил значительную часть старого, «настоящего» Парижа.

Строительство продолжалось двадцать лет, и парижане жестоко страдали от пыли и грохота. И реконструкция продолжалась. Когда Альфред Нобель начал присматривать себе дом, еще полным ходом шли работы по восстановлению зданий, сгоревших во время Парижской коммуны. На это уйдет немало времени. Ратушу на новой великолепной улице Риволи отреставрировали только в 1882 году. А вот популярный парк Османа в Булонском лесу восстановили сразу после войны. Уже год спустя гуляющих встречали новые животные и новые растения. Как в прежние времена, они могли посадить своих детей в тележку с запряженным в нее страусом или катать верхом на верблюдах и слонах.