Особой любовью родителей пользовалась именно Дагмар за свою доброту, искренность и деликатность. Она умела всем нравится и могла завоевать симпатию даже у самых ворчливых и неуживчивых тетушек и дядюшек, каковых было немало. Датский королевский Дом находился в родстве со многими династиями Европы, а в Германии подобные узы охватывали немало графских и княжеских родов. Вся родня звала ее Минни.

Дагмар знала о тайном смысле миссии русского Цесаревича, о чем ей говорили мать и отец. Дочь короля готовилась к встрече. С первого же момента Никс ей понравился…

Русский престолонаследник сразу же ощутил расположение Дагмар, но несколько дней не решался приступить к объяснению. Императрице Марии Александровне Николай писал с восторгом: «Если бы Ты знала, как я счастлив: я влюбился в Dagmar. Не бойся, что это так скоро, я помню твои советы, и не могу решиться скоро. Но как мне не быть счастливым, когда сердце говорит мне, что я люблю ее горячо. Как мне ее описать? Она так симпатична, проста, умна, весела и вместе застенчива. Он гораздо лучше портретов, которые мы видели до сих пор. Глаза ее говорят за нее: такие добрые, умные, бойкие глаза».

Цесаревич покинул Данию и поехал к родителям, чтобы получить от них соизволение на брак с дочерью Датского Короля. Александр II и Мария Александровна в конце августа 1864 года находились на родине Царицы в Дармштадте и именно туда сияющий от счастья Николай Александрович и прибыл 28 августа.

Родителям не надо было ничего долго объяснять, так как подобная брачная комбинация являлась и для них самой желанной. Безусловное согласие сын получил почти тотчас. Он готов был немедленно ринуться в Данию для решительного объяснения с принцессой, но пришлось выжидать определенный срок, и только 15 сентября он вернулся в Копенгаген.

Наконец, 16 сентября 1864 года он сделал предложение, и Дагмар тотчас сказала «да». Душа Никса воспарила. Он впервые в жизни ощутил безмерный восторг. О помолвке объявили официально; все их поздравляли, высказывали добрые пожелания. Был праздничный обед с шампанским и тостами. Вечером в дальнем уголке парка загородной королевской резиденции нареченные жених и невеста страстно целовались и дали клятву в вечной любви.

Николай Александрович писал отцу: «Dagmar была такая душка! Она больше, чем я ожидал; мы оба были счастливы. Мы горячо поцеловались, крепко пожали друг другу руки, и как легко было потом. От души я помолился тут же мысленно и просил у Бога благословить доброе начало. Это дело устроили не одни люди, и Бог нас не оставит».

Император Александр II и Императрица Мария Александровна прислали послание, где выражали радость и поздравляли молодых. Родители жениха и невесты наметили свадьбу на лето следующего года.

С каждым днем чувства Цесаревича к Принцессе становилось все глубже и крепче. Он уже звал ее по первому имени – Мария; она принимала это как должное. Никс много рассказывал невесте о России, о которой Дагмар почти ничего не знала, и эти повествования слушала с большим интересом и вниманием.

Сын сообщал отцу: «Более знакомясь друг с другом, я с каждым днем более и более ее люблю, сильнее к ней привязываюсь. Конечно, найду в ней свое счастье; прошу Бога, чтобы она привязалась к новому своему отечеству и полюбила его так же горячо, как мы любим нашу милую родину. Когда она узнает Россию, то увидит, что ее нельзя не любить. Всякий любит свое отечество, но мы, русские, любим его по-своему, теплее и глубже, потому что с этим связано высоко религиозное чувство, которого нет у иностранцев и которым мы справедливо гордимся. Пока будет в России это чувство к родине, мы будем сильны. Я буду счастлив, если передам моей будущей жене эту любовь к России, которая так укоренилась в нашем семействе и которая составляет залог нашего счастья, силы и могущества. Надеюсь, что Dagmar душою предастся нашей вере и нашей церкви; это теперь главный вопрос, и, сколько могу судить, дело пойдет хорошо».

Цесаревича переполняли восторженные чувства от предвкушения грядущей счастливой семейной жизни. Его хороший знакомый князь В.П. Мещерский (1839–1914), встретившийся с ним в Дармштадте вскоре после помолвки, был радостно удивлен происшедшей с наследником перемене. За два месяца до того он виделся с ним в Голландии. Тогда Николай Александрович произвел впечатление мрачного меланхолика, не раз говорившего о предчувствии своей скорой смерти. Ныне им владело уже совершенно иное настроение.

«Теперь я у берега, – с жаром говорил князю Престолонаследник, – Бог даст, отдохну и укреплюсь зимой в Италии, затем свадьба, а потом новая жизнь, семейный очаг, служба и работа. Пора… Жизнь бродяги надоела. В Скевенингене (курортный городов в Голландии. – А.Б.) все черные мысли лезли в голову. В Дании они ушли и сменились розовыми. Не ошибусь, если скажу, что моя невеста их мне дала, с тех пор я живу мечтами будущего. Мне рисуется наш дом и наша общая жизнь труда и совершенствования».

Весть о помолвке Цесаревича стала в России важной новостью, превратилась в предмет оживленных обсуждений. В аристократических дворцах и салонах на все лады спрягались плюсы и минуты этой брачной партии, обсуждались мыслимые и немыслимые политические последствия этого брака. Многие были искренне рады, что наконец-то женой Цесаревича и в будущем Царицей станет не очередная немецкая принцесса из захудалого княжества, а дочь Короля Дании, страны, к которой в России не было предубеждения.

Другие же просто радовались за Николая Александровича, которому посчастливилось встретить достойную невесту. Фотографии датской принцессы поступили в продажу в нескольких фешенебельных магазинах Петербурга и пользовались у публики большим спросом.

Задолго до того, счастливому жениху Николаю не исполнилось и десяти лет, он однажды поразил матушку своим странным высказыванием. Ребенок тогда изрек, что после дедушки Царем будет Папа́, затем – он, а после его смерти «царем будет Саша». Молодую мать позабавили подобные высказывания несмышленого существа. Ее второму сыну Александру вообще не суждена императорская корона. Законы престолонаследия строги, и их соблюдали неукоснительно: корона могла переходить лишь к старшему сыну Императора, а если такового не имелось, то к старшему по близости родства к последнему монарху члену Династии.

Никто не рассчитывал на печальные обстоятельства и не мог знать, как повернутся события в будущем, что слова малыша окажутся почти предсказанием. Но тем радостным сентябрем 1864 года никому и в голову не приходило ожидать грядущую трагедию.

В кругу Императорской Фамилии был лишь один человек, самый близкий друг Цесаревича, его брат