Вялым голосом, точно не на выдохе, а на вдохе, Евсей Наумович помянул дядю Сему, который оперировал когда-то генерала НКВД.

– Да, этим типам много чего в закрома перепало, – согласился библиограф, продолжая работу.

А Евсей Наумович ловил себя на том, что с интересом следит, как предметы его обожания обретают ценовое обличие в американской валюте. Он и не предполагал, что толстенный фолиант с металлическим корешком «Морской устав» 1720 года, может потянуть на такие деньжищи. Или третий том «Путешествия Лаперуза» из библиотеки Наполеона, с личным вензелем императора и гербом Франции на красней коже.

Нотариус все писал и писал, пожевывая блеклые астенические губы.

А ростовщик-пикник, откинувшись на спинку кресла, поглядывал на переходящий к нему заклад без всяких эмоций. Словно смотрел любимый кинофильм.

Оценив еще несколько раритетов, библиограф вопросительно взглянул на нотариуса.

Тот подсчитал сумму и объявил, что с учетом десяти процентов комиссионных до залоговой гарантии не хватает еще двух тысяч шестиста долларов. Библиограф вновь обратился к книжным рядам, бормоча что-то о Публичной библиотеке. Потом залез в свой портфель, достал кепарь с длинным козырьком, поискал взглядом и, видно, не найдя достойного места своему зачуханному кепарю в этом храме книг, прикрыл им свое утлое темечко. Извлек из портфеля другой каталог и повернулся к изданиям Серебряного века. Поочередно снимал с полок книги, ставил их на письменный стол и, выуживая из каталога стоимость, диктовал нотариусу.

«Соловьиный сад» Блока 1918 года издания он оценил в шестьсот долларов США. Сборник стихов Анны Ахматовой 1921 года, – в семьсот долларов США. Госиздатовского Бориса Пастернака за 1927 год – в шестьсот долларов. Гиппиус за 1927 год – в семьсот долларов.

– Все! Достаточно! – произнес нотариус. – Ровно две тысячи шестьсот долларов.

Тогда Евсей Наумович сидел в глубокой прострации, точно все происходящее видит во сне.

Нотариус попросил у него паспорт и составил закладную бумагу с подробным перечислением предметов залоговой гарантии. Ростовщик-пикник открыл чемоданчик и достал обандероленные пачки долларов – точно как в кинофильмах с ганстерским сюжетом. Сорок тонюсеньких пачек по тысяче долларов в каждой. И предложил Евсею Наумовичу пересчитать. Все подряд или на выбор. Евсей Наумович взял на выбор несколько пачек – все было в порядке: в каждой пачке по десять новеньких стодолларовых купюр с изображением великого американского ученого Франклина.

Нотариус ознакомил Евсея Наумовича с текстом залоговых бумаг и с распиской о получении сорока тысяч долларов США с условием возврата залога и десяти процентов комиссионных в течение двух месяцев со дня подписания. В случае несоблюдения срока возврата залоговой стоимости и комиссионных процентов залоговый гарант переходит в полное владение залогодателя. Евсей Наумович подписал все бумаги. Затем ростовщик-пикник извлек из чемоданчика цветную капроновую сумку-корзину, которой обычно пользуются рыночные коробейники-челноки. В такую сумку можно упрятать все, что угодно, а не то что с десяток книг.

После чего вся троица – астеник, пикник и дипластик – помогая друг другу, принялись бережно укладывать залог в цветную сумку. После ухода бригады Евсей Наумович со смятением в душе воротился в кабинет. Ему не хватало воздуха. Открыв форточку, он несколько минут простоял перед ней, вдыхая свежий упругий ветер. Боковым зрением он видел зияющие пустоты книжного шкафа, похожие на пробоины от прямого попадания снаряда. Перед отъездом Евсей Наумович не выдержал и зашел в букинистический магазин на Литейном. И узнал, что согласно каталогу Бернарда Кворичи и каталогу Зернова, кособокий библиограф произвел оценку по низшей границе. А учитывая отличную сохранность книг Евсея Наумовича, они стоили гораздо дороже.

Извинившись перед сыном, Евсей Наумович сбросил домашние тапки, уперся локтями в скрипучую спину тахты и опустил затылок на твердый валик.

– Дать подушку? – спросил Андрон.

– И так хорошо, – Евсей Наумович, не решался смежить усталые веки, дабы не обидеть сына. – Возможно, ты прав. Мама могла заболеть от конфликта из-за квартиры.

– Или другой случай, – проговорил Андрон. – Как-то поздно, в метро, к ней подскочил черный, приставил отвертку к виску и потребовал денег. Пригрозил выколоть глаза. Мама перепугалась, сунула ему сумку. Черный схватил деньги и убежал. Как раз года четыре назад, вскоре после смерти бабы Тани, когда началась вся эта свистопляска с квартирой.

– И много было денег? – проговорил Евсей Наумович, сердясь на себя за неуместность вопроса.

– Нет, чепуха. Долларов двадцать. Главное, документы. Паспорт, медикейт, банковские бумаги. Хорошо, черный бросил сумку, видимо, хотел избавиться от улики. Мало ли – вдруг полиция.

– Да, не просто тут у вас, – буркнул Евсей Наумович.

– А у вас просто? – не удержался Андрон.

Он дал себе слово не сравнивать при отце здешнюю жизнь с той жизнью, в России. Как правило подобный разговор всегда заканчивается на повышенных тонах. Даже самые рьяные антисоветчики, приезжая в Америку, становятся отчаянными патриотами России.

– Да. И у нас не просто, – вздохнул Евсей Наумович.

В который раз он поборол искушение обо всем рассказать сыну. Но настанет время, когда он вынужден будет начать этот разговор. Где ему взять сорок четыре тысячи долларов? Где? Может быть, Эрик бы наскреб, да он за границей. И, честно говоря, неудобно обращаться к нему с подобной просьбой. Только и остается, что попросить у сына до возвращения залоговой суммы. Иного выхода не было. Не расставаться же с книгами, тем более так несправедливо оцененными кособоким библиографом.

И в который раз, вместо откровенного разговора с сыном, Евсей Наумович выдавил из себя вопрос:

– Не пойму, зачем мама просила меня приехать?

– Не знаю, папа, – в который раз отвечал Андрон.

– Неужели для того, чтобы я заботился о ней, больной, – раздумчиво, без вопроса, произнес Евсей Наумович.

– Не знаю, папа. Но если так, это – глупо. Я и Галя вполне справляемся.

– Она болеет так долго.

– Во-первых, несколько лет она вполне обходилась без нас. Это в последний год ее подкосило. Во-вторых, социальная помощь – ее обслуживали две домработницы. Это же Америка, папа, – проговорил Андрон. – Думаю, ей хотелось увидеть тебя. Чувствует, что все скоро окончится.

– Никто не знает, когда все окончится, – помолчав, произнес Евсей Наумович. – К тому же, я должен буду вернуться домой. – Евсей Наумович резко умолк и, пересилив себя, добавил вяло: – Дела дома, сам понимаешь.

– Я так мало знаю о твоей жизни, папа.

Евсей Наумович подумал, что Андрон совершенно перестал заикаться. Он с детства заикался – от чего, неизвестно. Где-то в пятилетнем возрасте вдруг начал заикаться. И в школе заикался. И в институте – правда, немного меньше.