Бенджи задумался.

Вывернув шею, он заглянул Джейкобу в глаза и спросил:

— Тогда почему ты ему веришь?

— Мы с мамой считаем одинаково.

— Ты тоже думаешь, он врет?

— Нет, я тоже считаю, что люди ошибаются и заслуживают прощения.

— Но ты думаешь, он врет?

— Я не знаю, Бенджи. И мама не знает. Только Сэм знает.

— Но ты думаешь, он врет?

Джейкоб положил ладони Бенджи на бедра и подождал, пока ангел возгласит. Но ангела не было. И не было агнца. Джейкоб сказал:

— Мы думаем, что он не говорит правду.

— Вы можете позвонить мистеру Шнайдерману и попросить заменить мою записку?

— Конечно, — сказал Джейкоб, — мы можем.

— Но как вы передадите ему мое новое желание, не сказав вслух?

— А почему тебе не написать и не отдать ему?

— Он уже там.

— Где?

— У Стены Плача.

— В Израиле?

— Наверное.

— О, ну тогда не беспокойся. Я уверен, его рейс отменили и у тебя будет возможность поменять желание.

— Почему отменили?

— Из-за землетрясения.

— Какого землетрясения?

— В Израиле на прошлой неделе произошло землетрясение.

— Большое?

— Ты не слышал, как мы о нем говорили?

— Вы говорите много всего, о чем не рассказываете мне. Стена не упадет?

— Конечно, нет, — сказала Джулия.

— Если за что-то и можно не бояться, так это за Стену, — добавил Джейкоб. — Ей ничего не делается уже две с лишним тысячи лет.

— Это да, но было же еще три стены.

— Да, о них есть удивительная история, — сказал Джейкоб, надеясь, что сможет вспомнить обещанную историю. Она спала в его памяти со времен Еврейской школы, где ее рассказывали. Он не помнил, как и кто рассказывал, и вообще с тех пор о ней не думал, однако вот она, часть его самого, — часть, которую нужно передать. — Когда римская армия захватила Иерусалим, им приказали разрушить Храм.

— Это был Второй Храм, — заметил Бенджи, — потому что первый разрушили.

— Точно. Молодец, что знаешь. Ну и вот, три из четырех стен обрушились, но четвертая сопротивлялась.

— Сопротивлялась?

— Сражалась. Отбивалась.

— Стена не может отбиваться.

— Не поддавалась разрушению.

— Ага.

— Она выдержала удары молотов, кирок, дубин. Римляне заставили слонов толкать ее, пытались поджигать, даже специально изобрели подвесной шар-таран.

— Круто.

— Но казалось, ничто не могло обрушить четвертую стену. Солдат, которому поручили снести Храм, доложил командиру, что разрушены три из четырех стен Храма. Но вместо того, чтобы признать — четвертую стену просто не смогли снести, — он предложил оставить ее.

— Для чего?

— В доказательство их мощи.

— Не понимаю.

— Люди, увидев эту стену, смогут представить грандиозность Храма и врага, которого повергли римляне.

— Что?

Джулия пояснила:

— Все поймут, каким огромным был этот Храм.

— Ага, — сказал Бенджи, осмысляя ее слова.

Джейкоб обернулся к Джулии:

— Кажется, в Европе есть организация, которая восстанавливает разрушенные синагоги на старых фундаментах? Типа этого.

— Или мемориала 9/11.

— Есть какое-то слово для этого. Я как-то слышал. Шуль. Да, шуль.

— Почти как синагога — шуле?

— Удивительное совпадение, но нет. Это тибетское слово.

— А как ты мог узнать тибетское слово?

— Понятия не имею, — сказал Джейкоб, — но как-то узнал.

— Ну? Хочешь, чтобы мы принесли тибетский словарь?

— Я, может быть, неправильно его понял, но это вроде бы физический отпечаток, который остается после. Как след ноги. Или русло, где текла вода. Или в Коннектикуте — мятая трава, где спал Аргус.

— Снежный ангел, — подсказал Бенджи.

— Отличный пример, — одобрила Джулия, протягивая руку к его лицу.

— Только мы не верим в ангелов.

Джейкоб потрепал Бенджи по колену.

— Нет, я говорил, что, хотя в Торе ангелы упоминаются, иудаизм в общем не поощряет…

— Ты мой ангел, — сказала Джулия Бенджи.

— А ты на самом деле моя зубная фея, — ответил он.

Пожеланием Джейкоба было бы усваивать уроки жизни, пока еще не поздно их применить. Но оно, как и стена, в которую его следовало бы поместить, напоминало о вечности.

Бенджи вышел из комнаты, репетицию поспешно свернули, Макса накормили вторым обедом, не шпинатной лазаньей, дверь, отделявшую Сэма и Билли от остального мира, признали в нужной мере приотворенной, и Джейкоб решил выскочить в хозяйственный за некоторыми необязательными покупками: приобрести шланг покороче, чтобы не так неудобно торчал, пополнить запас мизинчиковых батареек, может, повосхищаться какими-нибудь электроинструментами. По дороге он позвонил отцу.

— Я сдаюсь, — сказал он.

— Ты в наушниках?

— Да.

— Ну сними их, а то я ничего не слышу.

— Держать телефон, когда ты за рулем, запрещено.

— И еще от него рак. Участь делового человека.

Джейкоб поднес телефон к лицу и повторил:

— Я сдаюсь.

— Рад слышать. А в отношении чего?

— Давай похороним дедушку здесь.

— Правда? — спросил Ирв, по голосу — удивленный, обрадованный и раздавленный. — Что ж тебя побудило?

А причина — убедил ли его прагматизм отца, устал ли он перестраивать свои дни из-за необходимости проводить часть времени возле мертвого тела или просто был слишком занят похоронами собственного брака, чтобы продолжать упорствовать, — просто не имела особого значения. Понадобилось восемь дней, но решение он принял: Исаака похоронят в Джудеан-Гарденз, на самом обычном, довольно миленьком кладбище в получасе езды от города. Его будут навещать, и он проведет вечность рядом со своими родными, и пусть это будет не первая и не тысячная остановка несуществующего и где-то замешкавшегося Мессии, Он дойдет и туда.

Айсик, примитивный недоработанный аватар, стоял посреди цифровой лимонной плантации — четко обозначенной и огороженной колючей проволокой собственности лимонадной корпорации, которая снимала якобы смешные видео с типа вызывающими доверие актерами, чтобы заставить заинтересованных-но-не-мотивированных потребителей поверить, что они пьют жидкость, имеющую какое-то отношение к натуральным продуктам. Сэм ненавидел такие корпорации с силой, почти равной половине той ненависти, с какой ненавидел себя за то, что он беспомощный и безмозглый дурачок, который "стойко держится", хотя ненавидит корпорации и об этом кричит. В реальной жизни Сэм никогда бы не ступил за запретную черту. Он был слишком порядочен и слишком труслив. (Эти качества не всегда легко разделить.) Но это одна из многих и многих потрясающих штук "Иной жизни" — и пожалуй, объяснение зависимости Сэма от нее — возможность быть чуть менее порядочным и чуть менее трусливым.