Его откровенные комплименты, которые льются таким потоком, что дух забивает, по-прежнему заставляют меня краснеть — но больше всего на свете я боюсь, что он перестанет их делать. Потому что без них я снова стану обычной, серой, бледной тенью себя такой, какую вижу в его глазах.

И, чтобы он не прекращал, я готова на что-угодно.

Я покупаю себе яркие помады — я никогда до этого особо не красила губы, но Ромка обожает, когда помада рамазана у меня по подбородку и по его телу, как следы и улика моих поцелуев. Я говорю резче, смеюсь громче, спину держу ровнее, подбородок — выше. Мне даже кажется, что грудь — и та увеличилась, лишь бы быть более привлекательной для него. Самой «сексуально экстремально нереальной». И чтобы он так откровенно, не скрывая эмоций, сходил с ума от меня.

Я хочу узнать о нем всё, его секреты, фишки и фетиши, все тайные фантазии. Хочу изучать и взламывать его тело, делать так, чтобы хриплое дыхание с шумом вырывалось сквозь его приоткрытые губы, чтобы пальцы зарывались мне в волосы и сжимали их, натягивая у корней, а он, закинув голову, просто стонал, не сдерживаясь. Это доставляет мне удовольствие даже большее, чем когда он весь для меня, когда любит так, как только он умеет — безумно, ярко, не думая ни о чем, как будто ни утра, ни дня, следующей ночи— их просто не будет.

Я поведена на нем, поведена на себе — такой, какая я с ним, поведена на нас. И пусть я не верю в родство душ и всякие антинаучные сказки для романтиков, сейчас даже я не сомневаюсь, что мы с ним родились для того, чтобы быть вместе.

Я почти не бываю в комнате Костика, убегая туда, только чтобы изредка побыть в тишине и одиночестве и набросать себе план работы с группой на сентябрь — до конца лета я отменила даже встречи с моими добровольцами. Меня просто не хватает на работу, встречи со знакомыми, подготовку к осени и новому семестру. У меня есть силы только на него и для него.

Да, с этим надо что-то делать, да, нельзя прожить всю жизнь, уперевшись в одного человека, тем более Ромка успевает абсолютно всё — легко и играючи. Он, как и раньше, работает над своими фракталами, ходит на тусовки, таская меня за собой, как-то быстро и незаметно подготовился к сентябрьскому семестру, ещё и ввязался в какой-то проект на гранд — а у меня от всего этого просто голова кругом.

Такому темпу и умению совмещать все дела, как детали пазла в одну ясную картинку, мне ещё учиться и учиться. И я что-то сделаю с этим, обязательно сделаю, вот только не сейчас… Чуть позже. Потом.

А пока я буду жить только сегодняшним днём, в котором есть он и я, а все остальное — неважно.

Верхом моего внезапно накатившего пофигизма оказалась та самая пересдача по философии, которую я ждала все лето, а в последние дни августа просто забыла о ней.

Как всегда в конце лета, в городе было много оупен-эйров — фестивалей под открытым небом, и мы с Ромкой обошли почти все из них. Я наслаждалась каждой вечеринкой, каждым шансом узнать и открыть для себя что-то новое, несмотря на то, что так и не успела съездить домой, и на меня жутко злились родители — впервые я не приехала за лето ни разу. Я до сих так и не была в общаге, не перевезла конспекты, документы и книги, не выписалась из комнаты. Но меня мало волновали эти мелочи, ведь главный человек моей жизни был рядом, и все самое важное происходило со мной здесь и сейчас.

Последний большой фестиваль на набережной длился целых два дня, и там было всё — громкая, взрывающая воздух музыка, какие-то модерновые инсталляции, возле которых, знакомясь с их авторами, тусил Ромка, фестиваль байкеров, с которыми мы тоже успели раззнакомиться — вернее, общался опять Ромка, а я стояла рядом, ошалело хлопая глазами. Разливное пиво и вино лились рекой, кухня под открытым небом сводила с ума ароматами, а хот-доги и шашлыки, сделанные на открытом огне, были такими вкусными, что казалось — этого не может быть на самом деле.

И, конечно же, ночь, которая отпускалась на танцпол, делая происходящее похожим на мистерию. Снопы разноцветного яркого света из стробоскопов слепили глаза, на мгновение выхватывая из темноты диджеев, танцовщиц и разгоряченную толпу, живущую в одном ритме, двигающуюся как единое целое — и такая глобальная синхронность поражала и удивляла, внушая восторг и трепет от того, что ты и сам — часть этого свободного, дикого организма, живущего в ритме музыки, и твое сердце бьется, пока звучит бит.

Деревянные доски помоста ходили ходуном, воздух был мутным от пыли, разноцветного дыма из генераторов и мелких частичек песка, поднятого вверх сотнями ног танцующих. Ромка повязал мне на лицо свою бандану, чтобы было легче дышать, а сам, сняв футболку, тоже прикрывал рот и нос. Но вскоре все эти меры предосторожности пошли коту под хвост — подхваченные всеобщей эйфорией, мы забыли о них, стянув с лица. Так можно было пить вино из больших пластиковых стаканов, целоваться и говорить друг другу разные милые глупости, все равно с трудом различимые в грохоте музыки.

А утром я проснулась рядом с ним на его многострадальной футболке где-то в отдалённом уголке набережной, с ногами и спиной, облепленными песком — такое бывает только если купаешься, а потом катаешься по песчаному берегу, не просохнув. Что, собственно и было накануне — вспоминая фрагменты прошедший ночи, я только отряхиваю волосы — конечно же, половину пляжного песка я унесу отсюда в собственной голове. Блаженное состояние длится ровно до той минуты, пока я не вспоминаю, что сегодня — двадцать девятое августа, и у меня последний день пересдачи перед началом нового семестра.

— Рома!!

От моего крика вскакивает не только он, но и залётные альбатросы, которых всегда много у воды, и ещё какие-то беспечные гуляки, сидящие в отдалении от нас.

— Але! Тише там, кайфоломщики! — доносится сверху из-за раскидистых кустов, где народ, видимо, продолжает фестивалить.

Ромка просыпается мгновенно, как это обычно бывает с ним, и, не разобравшись, что за проблемы, тянет меня поближе к фудкортам, чтобы «сначала пожрать, а потом кипешевать, расслабься, Женьк». А я, быстро перебирая ногами, утопающими в песке, бегу за ним и все пытаюсь сказать, что под юбкой у меня ничего нет, потому что мои стринги он зашвырнул куда-то, это было весело накануне, в сейчас совсем нет, и лучше бы вернуться, лучше бы найти — но Ромка даже слушать ничего не хочет.

На пересдачу я всё-таки являюсь — когда она уже началась, стыдливо потупив глаза, стараясь не чесаться из-за песка в голове, натягивая до колен и так не очень длинную юбку, еле сдерживая икоту после нескольких бокалов пива, которыми мы щедро приправили свой завтрак.

Строчки и линии немного плывут перед глазами, когда, пытаясь собрать мысли в кучу, я описываю модель категорического императива Канта. Немецкая классическая философия — худшее, что с тобой может случиться после бурных выходных, но меня успокаивает то, что я знаю. Я очень хорошо знаю эту тему, и напишу все, что надо. И кроме того, я собрана. Я в адеквате.

— Женя… Же-ень, — отвлекает меня громкий шёпот соседки по лекториуму. — Ты чего втыкаешь? Пиши!